– У нас-то в поселке всякой чертовщины тоже хватает… И колдовок, и ворожей, и приворожниц, – вклинился в паузу до этого молчавший Кирилл. – Расскажи-ка, Надежда, как ты меня от водки отлучала с помощью каких таких наговоров и снадобий?

Надя вспыхнула, как маков цвет, и, отмахнувшись от Кирилла сказала:

– Да ну тебя! Ишь, чего удумал… Игорю Владимировичу такое и не интересно вовсе… Хотя оборотни и колдуньи у нас в деревне точно есть. – Была одна такая старуха, – морща лоб, будто вспоминая что-то неприятное, степенно начала Надежда. – Да что была – она и сейчас есть! Ничего ей не делается! И что интересно-то, я еще совсем молоденькая девчушка была – она старуха. Сейчас мне за сорок, трое детей, а она все такая же, как прежде. Не меняется нисколечко, словно законсервировали ее. И, главное, никто не знает откуда она в порту появилась и когда. Живет себе одна в пади Молчановской, на Ангаре, в унылом таком, затененном месте, где солнышко – редчайший гость. Вот у нее-то глаз точно недобрый. Причем и глаза и волосы – совсем черные, без единой сединочки и доныне. А глаз «без зрачка», как колодец ночной, словно тянет тебя вглубь куда-то. Стра-аа-шно… Редко кто мог ей прямо в очи посмотреть. А кто, бывало, посмотрит дерзко, да посмеется над ней, с тем непременно беда случится. Она одно время в бане поселковой истопником работала. А печка там от раздевалки лишь занавеской брезентовой отделялась… Так вот, красивых и гордых девок она страсть как не любила. Отдернет, бывало, внезапно эту занавеску, оглядит кого-нибудь с ног до головы, будто клеем обольет. Потом сядет снова у печи на низенькую табуреточку и начнет что-то нашептывать в приоткрытую топку, подкладывая туда время от времени полешки, словно жизнь чью-то сжигая. Глядишь, через какое-то время слиняла девичья краса: поблекла девушка…

– По парням таскаться меньше надо с малых лет, да аборты потом втихушку от городских хлыщей делать. Водочку, курево – чуть не с детского сада как соску сосут твои «поблекшие». А виновата, вишь ли, бабка Анастасия, – вставляет Кирилл.

Чувствуется, что и он и Надежда хорошо знают, о ком конкретно идет речь.

– Все-то ты, Кирюша, про нас, бедных девушек, знаешь, даже лучше, чем мы об себе сами. Не интересно прямо с тобой. И в кого ты только такой умный уродился?

И вдруг, переходя с ласково-притворного тона в наступательный, Надежда восклицает.

– Ну, что за человек поперечный такой, скажите вы мне на милость?! Не помнишь разве, что она со мной недавно сотворила?..

И обернувшись ко мне, продолжает:

– Поехали мы как-то с Кириллом на мотоцикле почту развозить… Подруга у меня, почтальонша, – в город, в больницу уехала, ну и попросила меня ее заменить… По зиме уже дело было. А день такой радостный, солнечный выдался! Белое и голубое. Снег искрится! Небо, как умытое… И только мы в Молчановскую падь въехали, как вдруг все потемнело и пошел густой, крупными хлопьями, снег. Смотрю – у ворот своей избенки бабка Анастасия стоит с метлой, как памятник. Вроде бы дорожку к дому намереваясь размести.

Я с мотоцикла слезла, подошла, поздоровалась с ней приветливо: «Здравствуйте, – говорю, – баба Настя. Вот пенсию вам принесла…» Она мне в ответ кивнула и улыбнулась даже. А зубы у нее! Такие ровненькие, да такие белые, каких и у иной молодухи не сыщешь.

«Заходи, – говорит, – Наденька, в гости. Чайком угощу». «Да некогда мне, – отвечаю ей, – дел еще много». «Ну, как знаешь девонька», – говорит она.

Я повернулась и пошла по тропиночке вниз, где меня на дороге Кирилл с мотоциклом ждал. Иду, а ноги как ватные сделались, и позвоночник, словно инеем покрылся – так в спине захолодало. Слышу, за спиной что-то тихо зашуршало. Оборачиваюсь, а бабка Анастасия тропку свою метет. Следы мои, значит, заметая.

Не успела я еще на мотоцикл усесться, как прикусила щеку. К вечеру у меня уже все лицо раздуло. И боль такая – мочи нет. Ни попить, ни поесть не могу по-нормальному. На следующий день поехала на матане с путейцами в Слюдянку, в больницу. Там мне какой-то лишний зуб удалили, да всяких полосканий и лекарств прописали недели на две. Говорят, заражение крови могло быть.

– Это она, Надя, тебе просто сигнал дала насчет неправильного зуба… – не совсем, впрочем, уверенно вставляет Кирилл. – Случайность просто…

– А с сестренницей моей и с мужем ее – тоже случайность была?! – восклицает Надежда.

Кирилл молчит, разминая в пальцах папиросу, ищет глазами на столе спички. Надя подает ему коробок с припечка и говорит:

– Только здесь не дыми, ради бога. В сенцы иди. Или на крылечке покури. Заодно и баньку проверишь, как она там.

Кирилл уходит. А Надя, вдруг перейдя на шепот, скороговоркой говорит мне:

– Вы уж ему, Игорь Владимирович, не предлагайте ничего после баньки. Каких трудов мне стоило его от этой заразы отучить! Каких только способов ни перепробовала! Даже зелье с наговором у знающих старух брала… Теперь вот почти полгода не пьет. В дому все переделал, что годами стояло. Покос закончили раньше всех в поселке. Щас гараж принялся из шлака и бетона заливать. Мастерскую там, говорит, еще сделаю, чтоб столярничать было где…

Вернулся Кирилл.

– Банька почти готова. Полчасика – и можно будет идти, – обратился ко мне.

– Ну, что, поведала Владимирычу о своей сестреннице? – Этот вопрос уже к Наде.

– Не успела еще…

– Обо мне небось судачила, – неодобрительно взглянул Кирилл.

– Была нужда! – парирует она. – Тем у нас других, кроме пьянки, будто и нет уже. О городе говорили. Что там делается… А с сестренницей вот какая история приключилась… Уж давно это было. Тогда еще поселок наш процветал. Груза на БАМ возили морем. Плоты с Севера с лесом таскали. Суда в порту чинили. Одним словом – все гудело и звенело! Железка во всю работала, не дребезжала, как теперь. И даже какая-то негласная конкуренция была между водниками и железнодорожниками. У водников, например, появилось в магазине хорошее сухое болгарское вино. Глядишь, через денек и в железнодорожный магазин такое же завезли… Естественно, что и здравпункт был и столовая и баня и даже небольшая гостиничка на речном вокзале (в позапрошлом году сгорел который). Школа была тоже нормальная – средняя, а не начальная. Это сейчас у нас оторванный поселок. Порт вверх килем лежит, железка едва теплится, поскольку наша ветка в стороне от основной магистрали. Одним словом – ни батюшки, ни фельдшера, ни милиционера. Полный раззор… Так