крики все ближе за спиной. Вот тут и пожалеешь о своих метре девяноста. Каланче в подлеске труднее. Он цеплялся за якорцы и не мог полностью спрятаться под покровом веток. Да к тому же еще врезался в колючую проволоку. Не заметил в темноте и запутался. Правая нога застряла в шипах, и чем отчаяннее он пытался высвободиться, тем глубже они впивались. Когда наконец получилось, военные были уже метрах в восьмидесяти. Он хотел прорваться дальше, но заросли в ложбине стояли перед ним, как ебучая стенка. И еще он ни хрена не видел. Луна была молодая, и глушь освещали лишь звезды. Куда он ни тыкался, везде вляпывался в шипастые кусты.

Впереди маячили выход из ложбинки и очертания холма. До свободного места оставалось пятьдесят метров, не больше, но заросли держали и не давали пройти. Он полз по-пластунски к кусту кошачьего коготка, но в лабиринте веток и грязи потерял цель. Ни единого огонька, на который можно было бы ориентироваться. Тычешься, как дурак, вслепую.

Солдаты, отключившие на время фары, припустили быстрее, заслышав треск ломающихся веток. Водитель одного внедорожника догадался, куда пытается уйти их добыча, и рванул наперерез. Из кузова повыпрыгивали семеро с винтовками и выстроились вдоль ложбинки через каждые двадцать метров.

Хосе Куаутемок обнаружил, что растительный туннель, по которому он собирался бежать, перекрыт фигурами в зеленой форме. Он быстро сменил направление — аллигаторы стояли теперь метрах в тридцати. Варианта оставалось два: снова забуриться в непролазную чащобу или рискнуть и попробовать пропереть мимо ряда военных, поджидавших его с оружием наперевес. Если внезапно выскочить из ложбинки и бежать зигзагами, может, и удастся увильнуть от сплошного огня из винтовок с инфракрасным прицелом.

Он прополз еще десять метров. Листва стала такой густой, что он вообще ничего больше не видел. Словно повязка на глаза из листьев и веток. Подумать только, такая пышная растительность посреди пустыни! Стоит струйке воды протечь по руслу вроде этого, и вокруг все взрывается зеленым. Пополз дальше и наткнулся кадыком на колючую проволоку. Кто тут участки, блин, разделяет? Тут же ни хрена нет. Ни коров, ни овец, ни коз, ни лошадей. Ничего. Так нет же, обязательно людям надо все поделить, пусть даже, блин, лысую гору.

Он использовал проволоку в качестве ориентира. Если ставили изгородь, должны были валить деревья и кусты. Хоть путь посвободнее будет. Ошибка: вокруг все уже заросло колючей бычерогой акацией. Дальше было не пробиться. Он развернулся, и тут же в лицо ему ударил луч. Второй, третий. Кто-то проорал: «Руки вверх!» Хосе Куаутемок поднял руки. Свет слепил; те, кто его поймал, суетились, как кролики во мраке. Ему велели встать на колени. Он повиновался. Лишнее движение — и его изрешетят. Услышал, как солдаты подходят ближе. «Хосе Куаутемок Уистлик?» — спросил голос из темноты. Бежать было некуда. Впереди тюрьма или смерть. «Да, это я», — ответил он.

В последнем классе школы Хосе Куаутемок влюбился в Марию, зеленоглазую смуглянку, очень красивую. Он писал ей длинные романтичные письма. И давал мне прочесть, чтобы туда не просочилась какая-нибудь безвкусица. Но в этом не было необходимости. Он писал чисто, элегантно. Сам Педро Салинас им бы гордился. Да и ты тоже — такая у него была безупречная манера, размеренный язык, ясный стиль, без дешевых словесных уловок. Кроме того, Хосе Куаутемок унаследовал твой прекрасный почерк (не могу забыть твои стройные изысканные буквы. Один раз соседи даже попросили тебя написать приглашения на свадьбу кого-то из их детей).

В течение двух лет, пока встречались, они переписывались почти ежедневно. Приходили сутра в школу и вручали друг другу свои послания. Этот ритуал был нарушен, когда она с семьей переехала в Египет — ее отца назначили военным атташе. Они пытались поддерживать переписку, но почта стран третьего мира, каковыми являются и Мексика, и Египет, убила их любовь на расстоянии. Письма шли месяцами или вовсе терялись в лабиринтах почтовых отделений. Если бы тогда существовали электронная почта, скайп, ватсап и прочие технологии, чувства влюбленных, вполне возможно, успешно прошли бы это испытание.

Письма Марии были написаны трогательно неуклюжими фразами со множеством орфографических ошибок. Удивительно было, как старшеклассница могла так плохо писать. Лишь годы спустя я узнал, что у нее была дислексия, мешавшая нормально изъясняться на бумаге. Но зато, как и письма моего брата, ее послания излучали любовь и преданность. С ней Хосе Куаутемок понял разницу между «трахаться» и «заниматься любовью». Трахался он с парикмахершей, а занимался любовью с Марией.

Наедине они оставались после уроков. За неимением лучшего места для секса научились залезать в чужие дома, пока хозяев не было дома. Я им помогал. Мы узнали, как вскрывать замки и снимать засовы. Они быстро проникали в дом и предавались любви. А я, словно умелый сводник, стоял на стреме. Они никогда ничего не крали. Просто делали свое дело и, покидая дом, оставляли его точно таким же, как до прихода.

Мне нравилось быть сообщником и покрывать их роман.

Я сблизился с братом. Каждый из нас знал самые потаенные секреты второго. Мы стали неразлучны и не расставались до самого отъезда Марии. Когда она уехала, внутри Хосе Куаутемока что-то сломалось — открылась трещина вроде тех, что образуются подледниками и, проникая все глубже и глубже, откалывают огромные айсберги.

Всего за пару месяцев Хосе Куаутемок превратился в скрытного и циничного типа. С каждым новым днем без Марии мой брат все больше удалялся от себя самого, как будто его тело стало пустой оболочкой, но внутри уже никто не жил. Возможно, ты помнишь те времена, потому что перемены было трудно не заметить. Хосе Куаутемок стал высокомернее, агрессивнее. Он часто смотрел на тебя вызывающе, и ты уже не мог так легко контролировать его, как прежде. Расставание с девушкой показало, как хрупка и неустойчива была сфера его эмоций. Ожесточение являло собой не что иное, как механизм защиты. Чем жестче, тем меньше ран. Чем жестче, тем меньше уязвимости. Чем жестче, тем меньше покорности тебе.

Любовь к Марии впервые принесла Хосе Куаутемоку то, чего он был лишен дома, в семье: единение, ласку, принятие. Мама была образцом самых противных нам качеств: самоотречения, мягкости, послушания. А Мария — жизнерадостная, независимая, остро мыслящая — полной противоположностью. Может, мы оба ее идеализировали. Свалили на