— «Никто не посылал». — «Я тебе повторяю, мы не станем болтать лишнего». — «Я вам повторяю, меня никто не посылал. Это была моя идея». — «Извините уж, но капитанов полиции просто так не убивают». — «А я и не просто так». — «Вы же сказали, у вас не было ясных мотивов». — «Ясных не было, но вообще мотивы были». — «Вы также убили наемного убийцу по прозвищу Лапчатый?» — «Да». — «Также по собственному решению?» — «Да». — «Можно узнать почему?» — «Можно. По вине этих двоих убили невинных людей». — «Каких, например?» — «Людей из эхидо, где я жил».

Харамильо пустил в ход весь свой арсенал «софт»-уловок. Хосе Куаутемок не путался в показаниях. В его деле и вправду не упоминались никакие связи с «Киносами», за исключением оплаты счета за лечение. «Дон Хоакин тоже был одним из этих невинных людей?» — «Нет». — «Как вы связаны с „Киносами"?» — «Дружил с одним из них». В деле говорилось, что Хосе Куаутемок — приятель Машины и бывший сокамерник, но больше к картелю он никакого отношения не имел.

Простояв два битых часа на жарком утреннем солнце, Харамильо решил, что пора показать зубы. «Я предоставил вам прекрасную возможность рассказать все, что вам известно, сеньор Уистлик. Вы совершили ошибку, скрыв от меня факты. У нас есть и другие способы получить от вас информацию, а пока я даю вам еще один, последний шанс». Экстремальная тактика в рамках «софт»-стратегии: можем порубить твои яйца в капусту, тебе же скормить без соли, и это будет только начало. «Я вам правду говорю», — ответил Хосе Куаутемок. Блондин вроде говорил искренне и вообще скорее нравился Харамильо. Но что в действительности подвигло его убить Галисию? Харамильо потянул за последнюю ниточку. «Вы коммунист, социалист или анархист?» — поинтересовался он. Хосе Куаутемок улыбнулся: «Нет, подполковник, я обычный говнюк, только и всего». Харамильо тоже улыбнулся. Ну что ж, не дождешься от него ничего путного. Нечего и время терять. «Уводите», — приказал он.

Во вторник тюрьма выглядела совсем по-другому. Будоражащий романтичный ореол исчез. Истапалапа смотрелась не так отвратно, как в прошлый раз, но все равно дышала опасностью.

За окнами автомобиля протекала повседневная жизнь: играли дети, женщины мели улицы, на углах подростки нюхали растворитель, на тротуарах валялись пьяные, машину провожали мрачными взглядами исподлобья. Наш кортеж из черных бронированных автомобилей последних моделей наверняка казался местным беднякам вызывающим.

Мастерская работала утром по вторникам и четвергам. В ней участвовало довольно много заключенных, человек двадцать. Компьютеры в исправительных учреждениях под запретом, поэтому писали от руки или на древних пишущих машинках. Добывать ленты для машинок и вообще поддерживать их в рабочем состоянии было нелегко. Поэтому Педро скупал ломаные машинки десятками — на запчасти. Ходил по правительственным конторам и приобретал там списанную технику. Как ни странно, еще сохранились места, где работали без компьютеров.

Не все ученики мастерской умели читать и писать. Неграмотных она мотивировала просто рассказывать свои истории. Они диктовали текст, а Хосе Куаутемок или Хулиан подправляли порядок слов и фраз, чтобы лучше читалось.

В этот раз я почувствовала, что на меня уставились десятки глаз. Как и говорил Альберто, тюрьма оказалась вселенной взглядов. Никто не обронил ни единой непристойности, не отпустил ни одного сомнительного комплимента. Видимо, четверо телохранителей производили впечатление.

Помещение, где проводилась мастерская, находилось во флигеле корпуса камер. Рядом отдельное здание библиотеки, спонсируемой фондом. Педро и Хулиан показали мне ее. Библиотека меня просто потрясла: двадцать тысяч томов, пожертвованных десятком издательств и тщательно, с большим вкусом отобранных. Если не знать, и не скажешь, что это тюремная библиотека. Просторная, светлая, с кожаными креслами, со столами для чтения. Минималистичное сооружение из стали, стекла и бетона легко могло потягаться с современными архитектурными сооружениями европейских столиц.

Через большое окно я увидела, как заключенные входят в аудиторию. Хосе Куаутемок выделялся ростом. При виде него я засмущалась, как школьница. Трудно было его не заметить, ох как трудно. Неловко признаться, но накануне я набрала номер, который он мне оставил. Я надеялась услышать его голос, но услышала: «Абонент, которому вы звоните, находится вне зоны действия сети». Я снова набрала. Снова вне зоны. И удивилась собственной подростковой взволнованности. Я чувствовала себя идиоткой. С чего мне вообще пришло в голову звонить на зэковский номер?

Я сидела напротив Хосе Куаутемока. Ничто в нем не выдавало убийцу. Он часто улыбался и высказывал много дельных замечаний о текстах, которые читали его товарищи. (Остальные тоже брали слово, но выражались куда более неуклюже. Видно было, что пробелы в образовании и недостаток общей культуры мешают им вникнуть глубже. Хотя их анализ тоже был небезынтересен.) Взгляды заключенных на жизнь и искусство отличались наивностью, но и поражали новизной. В их произведениях заключалась такая сила и такая оригинальность, которые и не снились писакам, воображавшим себя полновластными хозяевами мексиканской литературы, единственными достойными претендентами на признание, гранты и премии. Хулиан отказывал этим мягкотелым писателям в уважении. Их вообще можно было сразу сбрасывать со счетов, поскольку темы их никогда не бывали значительны, а мысль была лишена размаха, несмотря на идеальную поэтическую и стилистическую упаковку. Он предпочитал шершавую прозу преступников пустопорожним стилизациям и прочему рококо. Или, как это называл Рикардо Гарибай, слабосильной красивости мексиканской литературы.

После выступления заключенного по имени Фиденсио Хулиан захотел услышать мое мнение. Я пришла в ужас, потому что была не готова высказываться на этот счет. Пролепетала в ответ: «Очень трогательна его любовь к собаке…» — и на этом мои мысли закончились. «Почему?» — не дал мне замолчать Хулиан. «Потому что собака означает дружбу, которая…» — и тут я снова умолкла, боясь, что сейчас скачусь в сплошные банальности. Что могла сказать такая женщина, как я, таким мужчинам, как они? Повисло молчание, и вдруг на помощь мне пришел Хосе Куаутемок. «Наша индивидуальность зависит от связей, которые мы создаем; неважно — с людьми или с животными. Мы — те, с кем мы общаемся», — веско сказал он. Тоже не бог весть какой глубины сентенция. Но все равно формулировка гораздо лучше моих затасканных аргументов. Хулиан снова пошел в бой: «Ты с этим согласна, Марина?» Я судорожно вздохнула. Папа всегда советовал мне: «Прежде чем заговорить, сделай хороший вдох, чтобы кислород попал к мозгу». Заключенные уставились на меня с любопытством. «Коллега прав, — сказала я, избегая называть