Спас их всех участник по фамилии Миллиген, который упал наколени, зажав уши. Потом он начал тереться носом об асфальт, как мягким мелом оклассную доску. Гэррети подумал, что парень сотрет себе весь нос, но егомилосердно пристрелили. После этого они перестали кричать.

— Ну что, твоя девушка уже близко? — спросил Паркер. Он невыбился из сил, но как-то смягчился и теперь казался Гэррети вполне неплохимпарнем. — Миль пятьдесят. Или чуть больше.

— Счастливый ты, Гэррети.

— Я? — он был удивлен. Или Паркер над ним смеется?

— Ты увидишь свою девушку и свою мать. А мы — никого, кромеэтих свиней, — он указал на толпу, которая приняла этот жест за приветствие иразразилась рукоплесканиями. — Я скучаю по дому. И мне страшно.

Эй, свиньи! — внезапно закричал он толпе, котораязааплодировала еще громче. — И я боюсь. Мы все далеко от дома. Что с того, чтоя их увижу? Я ведь даже не смогу до них дотронуться.

— Правило…

— Я знаю правила. Разрешен телесный контакт в пределахдороги. Но это не то.

— Тебе легко говорить. Ты их хотя бы увидишь.

— Может, от этого будет только хуже, — вставил Макфрис,идущий чуть позади. Они проходили мимо большого желтого светофора, и Гэррети,не отрываясь, смотрел в его испуганно мигающий глаз.

— Вы спятили, — сказал Паркер и, уменьшив скорость, отсталот них.

— Он, похоже, думает, что мы с тобой влюбились, — сказалМакфрис.

— Что?

— Неплохой парень, — Макфрис задумчиво посмотрел на Гэррети.— Может, он и не совсем неправ. Может, поэтому я и спасаю тебя.

— С моей-то рожей? Я думал, извращенцам нравятся нежныемальчики, — он испытывал неловкость. Внезапно Макфрис спросил:

— А ты позволишь мне тебе подрочить?

— Что за… — начал Гэррети, но Макфрис перебил:

— Ладно брось. Ты ведь даже не знаешь, шучу я или нет.

У Гэррети пересохло в горле. Конечно, в сравнении со смертьювсе это было пустяком. Но он не хотел, чтобы Макфрис касался его — так.

— Ну, раз ты спас мне жизнь…

— Это значит «да»?

— Делай, что хочешь! — рявкнул Гэррети, и задремавший Пирсониспуганно вскинул голову. — Что хочешь! Макфрис рассмеялся:

— Молодец, Рэй! Так держать! — и отошел, оставив его вполном недоумении.

— Ему все мало, — сказал Пирсон.

— Что?

— Почти двести пятьдесят миль. Мои ноги будто налитыотравленным свинцом. А этому чертову Макфрису все мало. Он, как голодающий,который еще пьет слабительное.

— Думаешь, он хочет боли?

— А ты как думаешь? Он мог бы повесить на шею табличку«Сделай мне больно».

— Не знаю, — Гэррети хотел еще что-нибудь сказать, но Пирсонуже отключился. Гэррети вдруг заметил, что он потерял туфли — его спортивныеноски белели в темноте.

Они прошли указатель «Льюистон 32» и, через милю светящийсящит, возвещавший «Гэррети 47».

Гэррети хотел подремать, но не смог. По спине его будтопропускали ток высокого напряжения. Тупая боль в ногах давно сменилась острой,и с каждой минутой она становилась острее. Он не чувствовал голода, но заставилсебя поесть. Некоторые из идущих напоминали ходячие скелеты. Гэррети не хотелбыть таким… Хотя, конечно, он тоже таким был. Он провел рукой по ксилофонусвоих ребер.

— Что-то я давно не видел Барковича, — сказал он, чтобывывести Пирсона из оцепенения, которое слишком напоминало ему Олсона.

— Говорят, в Огасте у него онемела нога. Гэррети обернулся истал высматривать Барковича в темноте. Тот плелся в хвосте, уставив глаза водну точку, и монотонно беседовал сам с собой.

— Привет, — Гэррети сбавил шаг и подошел к нему. Барковичспоткнулся и получил предупреждение… Уже третье.

— Вот! — крикнул он злобно. — Видел? Теперь ты и твоивонючие дружки довольны?

— Вид у тебя не очень, — заметил Гэррети.

— Это все входит в план, понятно? Помнишь, что я тебеговорил? Вы мне не верили. Олсон не верил. И Дэвидсон тоже, — его голоспонизился до слюнявого шепота. — Гэррети, я сплясал на их могилах!

— Нога болит? — тихо спросил Гэррети.

— Осталось всего тридцать пять. Они все подохнут этой ночью,вот увидишь. Утром на дороге не будет и десятка, Гэррети. И они тоже всеподохнут.

Гэррети вдруг понял, что Барковичу конец. Он почувствовалсебя очень сильным, ему захотелось побежать к Макфрису, не обращая внимания нарежущую боль в ногах, и сказать ему, что он победил.

— Что ты попросишь? — спросил он. — Когда выиграешь?

Баркович самодовольно усмехнулся, как будто ждал этоговопроса.

Его лицо в колеблющемся свете казалось перекошенным иизмятым.

— Пластиковые ноги, — прошептал он. — Пла-а-асти-ковые ноги.А эти отрежу, суну в стиральную машину и буду крутить и крутить и…

— Я думал, ты попросишь себе друзей, — Гэррети охватилобезумное чувство триумфа.

— Друзей?

— У тебя ведь их нет. Все будут рады, когда ты умрешь, Гэри.Никто не пожалеет о тебе. Может быть, я подойду и плюну на твои мозги, когдаони растекутся по дороге… Может, мы все так сделаем, — безумие переполняло его.Он будто снова бил Джимми стволом ружья… Текла кровь… Джимми кричал… Егопереполняло дикое, животное чувство справедливости.

— Почему ты ненавидишь меня? Я не хочу умирать. Тебе нужно,чтобы я извинился? Я извинюсь!.. Я извинюсь… Я…

— Мы плюнем на твои мозги! — упрямо повторил Гэррети.

Баркович уставился на него невидящими глазами.

— Извини, — пробормотал Гэррети и поспешил прочь. Сзадиударили, упали два тела, и одним из них наверняка был Баркович. Теперь это былаего вина, он стал убийцей.

Потом он услышал смех Барковича, высокий и безумный.

— Гэррети! Гэээрретиии! Я спляшу на твоей могиле! Яспляшууу…

— Заткнись! — крикнул Абрахам. Баркович замолчал, потомначал рыдать. — Нехороший мальчик Эйб, — сказал Колли Паркер. — Заставил нашегокрошку плакать. Он пожалуется мамочке.

Баркович не умолкал. От его рыданий у Гэррети мороз прошелпо коже.

— Наш ябеда пожалуется мамочке? — оглянулся Квинс. —Ай-яйяй, Баркович, как не стыдно!

“Оставьте его в покое! — прокричал про себя Гэррети, — Вы незнаете, как ему больно!" Но он лицемерил — он хотел, чтобы Баркович умер.