ближе и ближе подбираясь к истине. Дома я слышала, как моя мама ведет похожие разговоры с мамой Джеймса. Слишком много вопросов и так мало исчерпывающих ответов.

– Я посмотрел по карте, где твой папа, по его словам, находился той ночью, – сказал Джеймс, – и опять ничего не сходится. Чтобы добраться от парка до вашего дома, не нужно ехать по той дороге. Так как он там оказался?

У меня сжалось горло.

– Ты можешь хотя бы сейчас перестать разыгрывать из себя репортера? Почему ты все время заставляешь меня вспоминать об этом?

– Я не заставляю тебя вспоминать. Я просто задаю вопросы.

– Зачем? Чтобы потом написать статью?

– Конечно нет. Как тебе такое в голову пришло?

– Не знаю. Почему тебя так интересует эта тема?

– А почему она не интересует тебя? – спросил Джеймс.

– Нам все уже известно. Нет там никакого второго дна. Просто грустная история.

– Что с тобой? – спросил Джеймс, глядя на меня как на незнакомку. – Почему ты ведешь себя так, будто мы – по разные стороны баррикад?

Я сглотнула.

– Ничего подобного. Я просто прошу тебя прекратить.

– Что прекратить? Звонить тебе, чтобы узнать, как у тебя дела, даже теперь, когда ты больше не отвечаешь мне и не перезваниваешь? Обсуждать с тобой серьезное происшествие, которое перевернуло всю твою жизнь? Ты правда хочешь, чтобы я делал вид, будто ничего не происходит, и спрашивал, какие передачи ты смотришь по телевизору?

– Я хочу, чтобы ты перестал изображать из себя того, кем не являешься. Ты не репортер, а просто позер, который задает слишком много вопросов. Я не прошу тебя решать эту проблему для меня. Она неразрешима.

– Позер? – переспросил Джеймс. – Чего-чего?

Я была вынуждена так поступить. Мне надо было его оттолкнуть.

– Зачем ты так? – спросил он. – И при чем здесь я?

Он совсем близко подошел к разгадке.

– Просто… просто это слишком. После всего, что было, это выше моих сил.

– Что?

Правда билась о мои ребра, стремясь вырваться наружу. Я хотела ему рассказать. Хотела безумно. Но как он дальше сможет дружить со мной, насквозь прогнившей изнутри? Как я смогу дружить с ним, скрывая правду? Да разве я смогу утаить от него что-нибудь?

Я запихнула вещи в сумку, не смея посмотреть Джеймсу в глаза: мне казалось, что, встретившись со мной взглядом, он сразу обо всем догадается.

– Я больше не могу об этом говорить. Мне… мне надо побыть наедине с собой какое-то время.

– Хана, я всегда буду на твоей стороне, разве ты не понимаешь?

Я отвернулась, чтобы не видеть его лицо.

– Мне надо идти, – сказала я. – Извини.

– Так это была ты? – спросил Джеймс.

Мы снова вернулись в настоящее. Сидели в машине напротив дома Колина после того, как я подкинула ему мешок с деньгами. В телефоне висели сообщения от Три, оставшиеся без ответа. Мотор был выключен, и от холода мое тело покрылось гусиной кожей. Я обхватила себя за плечи, жалея, что не могу сбежать от самой себя.

– Ты вела машину той ночью, – продолжил Джеймс. – Ты скрылась с места преступления?

– Я испугалась. Подумала, что врезалась в статую. Я не знала.

– Ты просто развернулась и уехала? Не вышла из машины, не проверила? Почему ты не проверила?

– Тебе не приходит в голову, что я спрашивала себя об этом тысячу раз? Это была ошибка. Я не хотела никому навредить.

– Из-за тебя я думал, что сделал что-то не так, – сказал он.

– Ты задавал слишком много вопросов. – Я говорила умоляющим голосом, пытаясь достучаться до него.

– И поэтому ты так легко положила конец нашей дружбе?

– Я не могла тебе врать.

– Ты врала мне все это время.

– А что я могла поделать?

– Не знаю. – Он изумленно уставился на меня. – Сказать правду?

Джеймс всегда считал, что в любой ситуации нужно говорить правду. Он откинулся на спинку сиденья, не в силах справиться с негодованием.

– Я не такая, как ты, – сказала я дрожащим голосом. – Я не хорошая и не всегда знаю, как поступить правильно или как решиться сказать правду.

Я коснулась его руки, но он отдернул ладонь словно от удара током.

– А как же твой папа?

Нет.

Он пытался поймать мой взгляд, чтобы прочитать в нем ответ.

– Твой папа, – повторил Джеймс.

У меня задрожали губы. Это была последняя ложь, в которой я не осмеливалась себе признаться.

– Пожалуйста, не спрашивай о нем, – прошептала я.

Джеймс не обратил внимания на мою просьбу.

– Ведь все это время он сидел в тюрьме?

Но я же умоляла его.

– Он гниет в тюрьме вместо тебя. Ни за что ни про что.

О чем он?

– Он не гниет, – сказала я. – Нет…

Джеймс посмотрел на меня так, словно я безнадежно испорчена. Именно этого взгляда я боялась больше всего.

– Откуда ты знаешь? – спросил он.

В горле встал ком. Я не могла говорить, не могла думать. Мне так долго удавалось обманывать себя, что я почти поверила в собственную ложь.

– Ну вот видишь, – сказал Джеймс. – Не знаешь.

Он завел мотор.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Везу тебя домой.

Поездка прошла как в тумане. Я помню только, как играло радио, которое Джеймс включил на полную громкость, чтобы не разговаривать со мной. Он остановился возле моего дома, но так и не посмотрел на меня. Я открыла дверцу, в голове крутилась мысль, что, возможно, это наш последний разговор.

– Джеймс, пожалуйста, – проговорила я.

– Пожалуйста что?

Я сама не знала, чего ждала от него. Прощения, наверное, но почему он должен был меня прощать?

– Извини, – прошептала я.

– Деньги не забудь, – сказал он.

Мне было плевать на деньги, но я все же взяла с пола сумку, а потом молча наблюдала, как машина Джеймса разворачивается и исчезает в темноте.

Он уехал, а я осталась оторопело стоять на подъездной дорожке. Вокруг меня раскачивались деревья, и я смутно удивилась тому, как еще держусь на ногах, когда даже старые дубы шатаются от дуновения ветра.

Вы, должно быть, растеряны. Извините. Я лгала и вам.

Глава 24

– Все еще голодная? – спросил папа.

Он обнаружил меня на кухне, когда я собирала себе сырную тарелку – ассорти из остатков всего, что было в холодильнике.

Стояла осень, начался мой второй год в старшей школе. Папа заключил сделку о признании вины и вышел из тюрьмы под залог. Оставалось дождаться вынесения приговора.

– Я делаю вид, что приглашена на роскошный прием, – ответила я.

Папа тут же перекинул салфетку через руку, изображая официанта.

– Желаете наполнить снова? – спросил он, указывая на мой стакан с минералкой.

Я хотела закатить глаза, но не выдержала и рассмеялась.

В спальне над нами раздавались шаги.

– Как мама? – спросила я.

Улыбка сошла с его лица.

– Нормально. Выживает.

– Значит, сегодня без свидания, – заметила я, подшучивая и над ним, и над собой.

Долгое время родители дважды в месяц уходили якобы на свидание, но на самом деле шли на сеанс к семейному психотерапевту, который помогал им справляться с давлением публичной жизни. Но после того, что произошло, они больше не могли его посещать.

– Подождем, пока все немного поутихнет, – сказал папа, стащив кусок манчего с моей тарелки.

– Эй! – возмутилась я. – Это мое.

Папа ухмыльнулся, и я на миг забыла, что через несколько дней мы предстанем перед судом, чтобы услышать приговор. И, может быть, этот поздний перекус станет для него последним, проведенным на свободе.

Мне вдруг расхотелось есть. Я подвинула тарелку папе:

– Бери.

Наверное, он догадался, о чем я подумала, потому что помрачнел и подвинул тарелку обратно мне:

– Я уже поел.

– Папа, что будет дальше? – спросила я.

– Жизнь потому и прекрасна, что никогда не знаешь заранее.

Он всегда оставался таким непрошибаемым оптимистом, что иногда было трудно понять, морочит он тебе голову или говорит серьезно.

Я сглотнула:

– Я плохой человек?

– Пошел бы я на такие хлопоты ради плохого человека?

Я пожала плечами – откуда я знала?

– Ты совершила ошибку, – сказал он. – Произошел несчастный случай, и ты приняла неправильное решение. Но одна ошибка не определяет тебя как человека.

Я нахмурилась. Конечно определяет. Только это и имело теперь для меня значение.

– Понятие о том,