лишь настоящей: Как солнце, что не ведает теней И расточает всю свою основу. Поскольку времена всегда одни, Она напоминала шаг летящий, А не считающий, как ночи или дни. И не считающий, как правда или ложь Себя соотнесут в своем соитии. Написанная с чистого листа, Любовь была немыслимо проста! А все наивозможные события, Что никогда не станут бытием, Поскольку проживают в мертвой жизни, Сейчас оставили мою отчизну! И я горю полуденным огнем, Не разделяющим на ночи или дни, Поскольку времена всегда одни.

Итак (очевидно) – времена всегда одни; но (точно так же) – свет очевиден как свет, тьма очевидна как тьма; перед нами константа констант – и ничего статичного; поэтому – Яна подводила итоги (не себе, а какому-то своему «намеренному» заблуждению в своих и чужих бытийных ипостасях:

Она произнесла это имя – Стас, статичный (причём – меня не интересуют «Станиславы» и прочие «правильные значения имён»: я и сам – примиряю с моими именами их наполнение, в меру малых моих сил).

И с этим произнесением – Стасу (из первого Вечного Возвращения) придётся войти во второе Вечное Возвращение; хотя – и в первой ипостаси своей истории Стас вот только что успел предать всё, что было возможно в своей неистребимой душе.

Итак – Стасу придётся прийти! И тогда – мы вернёмся назад и повторим, проясняя внешность происходящего; а как иначе? Любое Воскресение (мёртвого человека или Русского – всегда на грани уничтожения – Мира) есть революция в мироздании; она – многожды-мерна (непредставимо объёмна) – проходя сквозь «плоское трёхмерье», именно что напоминает бьющееся сердце.

Воскресая-умирая. Начинаясь-заканчиваясь. Расставаясь-возвращаясь. Вот так флорентиец Алигьери – спустился в измысленный шеол; потом – вернулся не в «обычный» реальный (бесконечно иллюзорный) мир, а лишился части иллюзий и увидел «ад повседневный» (более чем «обычный» и почти неизмысленный шеол).

Смысл таких возвращений – (опять и в который раз) начать с начала; потому (опять) начнём с начала или даже раньше.

Теперь (то есть – или вскоре, или никогда) – помянутому Стасу предстоит пересечься с убийцей Цыбиным (ещё до извлечения из Цыбина его воли к жизни и помещения оной – совместно с «семью-восемью» душами Пентавера – в поэта на мосту), и это будет очень по мирски, очень приземлённо волшебно.

То есть – опять возникает тема центра и точки поворота; возникает тема Зеркала. Ведь известно за-ранее (неисчислимо и неисцелимо), что любая жизнь – это зеркало, но не из стекла или хорошо полированной бронзы – в таком зеркале не увидеть ни живую, ни мертвую души!

Это необходимое нам всем зеркало получают исключительною и долгою шлифовкою глины, точнее, глиняных кирпичей мироздания (как за кирпич кирпичиком тело для выживания будет цепляться кровушкой, зрением, осязанием) – впоследствии тайные каменщики-торопыги (тщась миром править) очень уж уповали, что сумеют-таки мироздание (для себя) до-строить.

Но! Иногда глина (иногда – сама собою персонифицируясь, иногда – даже и в их нетвердых руках) начинала сиять аки чистый пламень солнца; иногда – даже это не-до-совершенное зеркало начинало жить жизнью волшебной и совсем уже было готово отразить и отобразить живую или мертвую душу – что и глаза людей начинали видеть и быть достойны отображенное увидеть.

И (ведь) – ни на что большее это зеркало души непригодно!

Но! Нужна стала душе-кирпичику кроме живой и мёртвой, ещё и волшебная (ибо – как же иначе миротворение вершить, чтобы сразу и без ирреальных иерархий?) жизнь; и пришло тогда глиняному человеку время обжига – тогда и была явлена Адаму по воле Отца его первая женщина!

Но! Никогда она не была подобна «ветхому» (сиречь древнему) Адаму – да и не могла быть; поскольку – различны задачи разделённых мужчины и женщины: она была чище и жарче пламени солнца; но – лишь для него!

Как и он был глиной только для этого пламени, поэтому и сотворена она была совсем иначе; но – (здесь «Шахразада опять прервёт дозволенные речи») пока мы совершали этот экскурс в первую часть Вечного Возвращения, события в части второй отразились от Зеркала (настало время вновь взглянуть на новое отражение одного и того же).

Итак – прошло время и опять пришло время, и Яна прервала своих ветхие размышления над телом Ильи (не в её таинственном офисе на Вознесенском проспекте, а опять в миг после убийств); она – вновь (как и не было этого «до» или этого «после») словно пламя взметнулась – она встала на ноги!

Так встала, что Илья оказался у нее на руках.

Лёгкая как ветер – она опять побежала. Перед ней – распахивались просторы проспекта; но – она почти сразу свернула и еще раз свернула, и вошла в дом; причём – тяжелая дверь из металла сама перед ней распахнулась!

Она – взлетела по лестнице (духовной лествице) «вечного ремонта», и еще одна дверь перед ней распахнулась, и она положила Илью на потертый диван и склонилась над ним; причём – лицо ее при этом стало меняться!

Туманились его черты, и из этого тумана вылеплялись черты совсем другие – так она на него смотрела.

Он предавал ее, причем не единожды и не дважды – на взаимных изменах и изменениях держится мир явленный и неявный, «который уже есть, но еще так и не настал»; но – и она его великое множество раз предавала.

Они никогда не прощали друг друга! Им не надо было прощать. Они умели (ибо ничего более им не оставалось) отодвигать сроки.

И вот теперь он опять умирал (этот слабый мужчина) – и опять у нее на руках; но –