— Нет! — закричал вдруг Клименко. — Нет, нет! Все суки! Все вокруг меня продали. — Он поднял лицо и ясным горячим взором уставился на Гурова, потом на следователя.

Клименко жадно облизывал губы, которые его не слушались.

— Я всех сдам! Я про всех расскажу! Я не хочу один оказаться там. Он думает, что унесет ноги в свою Европу. А вот хрен ему по всей морде!

Гуров поднялся и снова налил Клименко воды. Чуриков включил магнитофон и поправил микрофон на столике. Иногда так работать удобнее. Особенно когда обвиняемый начинает взахлеб во всем каяться.

Крайне желательно зафиксировать его признания, выдаваемые в бешеном темпе, не заставлять его ждать, пока ты шлепаешь пальцами по клавишам. У раскаявшегося грешника от таких пауз и кураж может пропасть. А так пусть выговаривается. Ему только наводящими вопросами помогать надо. Потом придется сутки сидеть и перепечатывать все в форме протокола допроса. Затем новый вызов и допрос, после которого клиент ставит подписи.

Когда допрос закончился и конвойные уже выводил Клименко из кабинета, Гуров остановил их.

— Скажи, Паша, а когда ты в последний раз видел своего сводного брата? — осведомился он.

— Кого? — На измученном, мокром от пота лице Клименко появилось непонимание.

— У твоей матери Ольги Юнгеровой был сын от первого брака. Его звали Альберт.

— Сын Ломакина? Не знаю. Я сел, а когда вышел, Ломакин мне велел в Минске окопаться. А потом мать умерла.

— Значит, не знаешь?

— Что-то не в курсе. Может, Ломакин к себе его забрал?

Клименко увели. Гуров вернулся к столу и некоторое время смотрел, как Чуриков сворачивал провода микрофона и устраивался переписывать показания с магнитофона.

— Наверное, я здесь уже ничем помочь не могу, — сказал Гуров. — Это вам разгребать по территориальной принадлежности. А нам надо возвращаться в Москву. Теперь все дела там. Цепочка снова потянулась назад.

— Как Станислав Васильевич?

— Под усиленной охраной отправили домой. Пусть долечивается.

— А что мне теперь делать с Михаилом вашим?

— Брать его не за что. Он в преступлениях не замешан. У вас на него все равно ничего нет и не будет. В Москве мы с ним поговорим, конечно, но он все равно ничего не скажет. Его заказчик сам не в курсе дела. Они ведь, как мне кажется, сами хотели эти деньги попилить, а один всех перехитрил и успел первым.

— Штандартенфюрер тоже был превосходным таксидермистом, но Кристобаль Хозиевич успел первым, — задумчиво и со вкусом произнес Чуриков.

— Что? — не понял Гуров. — Какой штандартенфюрер?

— Не обращайте внимания, Лев Иванович. Это из Стругацких. «Понедельник начинается в субботу». Книга моего детства. Просто вы сказали с подходящей интонацией, что один из них успел первым.

Гуров шел по коридору управления, хмурился и молча кивал в ответ на приветствия коллег. Кое-кто из совсем уж близких, с кем имелись почти дружеские отношения, останавливался и поздравлял полковника. Еще бы! За такой короткий период раскрыть преступление в другой стране, взять исполнителей, добиться, чтобы они начали активно давать показания. Даже заказчика выявить! А тут еще приходили люди из Национального бюро Интерпола, чтобы лично поблагодарить Льва Ивановича и почтить память погибших товарищей. Из Следственного комитета тоже.

— Ну, заходи, герой, — громогласно прозвучал голос Орлова.

Генерал остановил Гурова прямо посреди кабинета и кинулся обниматься.

— Давай садись, рассказывай. Про Станислава я все знаю, звонили уже. Опасения по поводу возможных осложнений не подтвердились. Так что надо пару недель, чтобы все срослось, а потом отправлю-ка я его своей властью в санаторий! Как считаешь? Подлечим друга?

Гуров улыбнулся и опустил лицо, чтобы его улыбка не была видна Орлову.

Но генерал заметил ее, чувствительно ткнул подчиненного в плечо и с притворной ворчливостью произнес:

— Чего лыбишься? Думаешь, я забыл наш последний разговор? Нет, помню! Ворчал я тогда по-стариковски.

— Ладно, Петр. Давай о делах, а? Я чего к тебе пришел. О Ломакине сведения есть?

— Пока нет. Канул, сволочь, в небытие. Теперь всплывет за морями, за горами, где его не достанешь. С такими-то деньжищами!..

— И что, не удалось остановить переводы за границу?

— Частично удалось, но, увы, большая часть ушла. Нам и Интерпол готов был помочь, но и они не всесильны. Видишь ли, банки — это ведь государство в государстве. У полиции не всегда имеется возможность заставить их выдать тайну вкладов, назвать имена клиентов. Если бы мы имели представление о его партнерах за рубежом, о намерениях этого типа!.. Ничего такого у нас нет. Хитрый гад, столько лет готовил подобную кражу, все предусмотрел.

— Нет, не все, Петр. Оставь меня на этом деле. Есть у меня кое-какие соображения.

— Да ты что? Имеешь сведения о том, где Ломакин может скрываться? Или о контактах за границей?

— Другое. Понимаешь, у него в Беларуси еще по молодости лет была жена. Еще при Союзе она вернулась в Минск, а потом снова поселилась в своем родном Пинске.

— Да, я понял. Этот господин, глава минской фирмы, он вроде как сын его первой жены от второго мужа. Не слишком ли путано? Что тебе это даст? Мы ведь можем белорусским коллегам послать просьбу, и они…

— Не там, здесь надо рыть, Петр. У Ломакина ведь сын был от первой жены.

— И где он сейчас?

— Никто не знает. А я думаю, что это зацепочка. Мне кажется, что именно через этого пропавшего сына мы и выйдем на Ломакина. Или хотя бы на его планы.

— Я, конечно, о тебе высокого мнения, Лев Иванович, — Орлов покачал головой. — Но тут ты что-то в детство впал. Рассуждаешь как институтка, девочка наивная. На нем столько трупов, он проявил себя до такой степени беспринципным человеком, а ты говоришь про отческие чувства! Да он не только сына, мать родную не пожалеет, Родину предаст. Что там «предаст», он ее уже предал. Откровенно и цинично! Бывший генерал Российской армии украл деньги из фонда, который занимался помощью офицерам в отставке, заслуженным ветеранам. А ты о сыне!

— У тебя все? — спокойно осведомился Гуров. — Закончил пропагандировать? А теперь ответь сам себе на вопрос, что мы можем еще предпринять в плане розыска Ломакина и его задержания, а также возврата похищенных денег?

— За жабры берешь? — Орлов ехидно улыбнулся. — Давишь на самолюбие начальника? Намекаешь, что с меня все равно спросят, все ли я направления отработал, все ли возможные варианты провентилировал? Как не стыдно, Лев Иванович?

— Нет, не стыдно. Я же о тебе беспокоюсь, о твоей репутации. Исключительно! Так что, оставляешь меня на этом деле?