Он выслушал меня. Он мог бы вообще отказаться от этой идеи просто потому, что ее предложила я. Он мог бы счесть меня глупой и избалованной, желающей медового месяца в браке, против которого я выступала. Но вместо этого он воспринял меня всерьез. Может, все не так уж плохо?

Я отгоняю эту мысль, как только она приходит мне в голову. Сейчас я не могу позволить себе смягчиться по отношению к Сальваторе. Потому что у меня есть только два варианта. Либо он говорит мне правду, и все, что произошло с тех пор, как мой отец устроил мне свадьбу, было ложью, не намеренной со стороны отца, а со стороны Петра, либо Сальваторе лжет, чтобы заставить меня чувствовать себя именно так, как я чувствую сейчас. Чтобы я доверилась ему, поверила, что все это: сегодняшняя ночь, возможность медового месяца, его готовность обдумать мои слова — правда.

Легче поверить в то, что Сальваторе — эгоист, укравший меня ради собственных желаний, чем в то, что моего отца обманула Братва и что все его попытки поступить со мной правильно в конечном итоге только навредили бы мне. За это я и ухватилась, оттеснив на задворки сознания тот маленький голосок, который твердит об обратном.

Сальваторе доедает свою еду и откидывается на спинку стула, когда официант приходит, чтобы забрать тарелки.

— Ты со мной не споришь, — замечает он, и я заставляю себя улыбнуться, изобразить на губах насмешливый изгиб, которого, как я знаю, он сейчас от меня ждет. Я не хочу, чтобы он видел, как я переживаю.

— Зачем девушке спорить о медовом месяце? — Я наклоняю голову. — Я никогда раньше не выезжала за пределы страны. Я бы не отказалась. Роскошный отель… пятизвездочные блюда…

— Я понял, Джиа, — сухо говорит Сальваторе. — Тогда я спланирую поездку. Мы отправимся через два дня, если у тебя нет возражений? — Судя по тону его голоса, он ожидает, что я буду возражать, из принципа, но я не возражаю.

Поездка отдалит меня от Петра, это правда, но какая-то часть меня хочет уйти от всего этого. От горя, связанного с потерей отца, от шока, вызванного изменением моих брачных планов, от потери того, что я планировала на свою жизнь. Не думаю, что Сальваторе изменит свое мнение по этому поводу, раз уж он согласился, а если я буду спорить, он, скорее всего, скажет, что я специально веду спор и использует это, чтобы дискредитировать любые его аргументы в будущем. Так что я не вижу смысла пытаться.

Может быть, поездка в новое место поможет мне излечиться от всего этого. И если Петр действительно любит меня, рассуждаю я, ничто не помешает ему вернуть меня.

А если нет, то все это не имеет никакого значения.

— Мне нужно пройтись по магазинам. — Я вожусь с вилкой для десерта, пока официант приносит искусно сервированный кусок тирамису и ставит его между нами. — Мне нужна новая одежда для поездки. Новые бикини. Я полагаю, мы отправимся куда-нибудь в тропики?

Сальваторе усмехается, и на его обычно суровом лице появляется редкий момент юмора.

— Думаю, я бы тоже не отказался от солнца и тепла. Ранняя весна здесь не позволяет рассчитывать на комфортное тепло.

— Когда ты в последний раз брал отпуск? — Вопрос прозвучал прежде, чем я его осознала. Я не хотела спрашивать его о чем-то личном, чтобы показаться, будто мне не все равно. Но когда слова вырвались наружу, я поняла кое-что еще.

Мне на самом деле любопытно.

Я знаю этого человека всю свою жизнь, в том смысле, что он всегда был рядом, на задворках. Лучший друг моего отца, его голос, его правая рука. До смерти отца я часто видела Сальваторе на ужинах, где меня отпускали после десерта, прежде чем мужчины начинали говорить, когда он выходил из дома после встреч с моим отцом, на крестинах, свадьбах и похоронах, на всех мероприятиях, на которых должен был присутствовать мой отец и которые было уместно посетить и мне. За всю свою жизнь я тысячу раз случайно заговаривала с ним — здравствуйте, прощайте, как дела? Но до этого, до смерти отца, он никогда не был для меня кем-то значимым. Я никогда не думала о нем как о человеке, а только как об элементе жизни моего отца.

Как барный шкаф в гостиной или удобный диван.

Но потом мой отец умер, и он стал моим опекуном. А теперь он мой муж.

Он больше не молчаливая фигура. Он живой, дышащий, из плоти и крови мужчина. Мужчина, которому суждено разделить каждую интимную грань моей жизни.

А я понятия не имею, кто он такой.

Сальваторе обдумывает мой вопрос, как будто это что-то серьезное, а не то, что можно было бы назвать светской беседой.

— Я никогда не был в отпуске, — наконец говорит он, и я поднимаю голову, сужая глаза.

— Что ты имеешь в виду?

— Это простое утверждение. — Его рот подергивается, и в нем снова проскальзывает немного редкого юмора. Если бы я не знала лучше, то подумала бы, что я его забавляю.

— Мне не нравится, когда надо мной смеются, — фыркнула я, погружая кончик десертной вилки в сливочный, пористый кусочек тирамису на своей тарелке. — Забудь, что я спрашивала.

Сальваторе медленно выдохнул.

— Твой отец не был человеком, который брал отпуск. Вернее, не в том смысле, в каком ты, вероятно, думаешь об отпуске. Я говорил тебе, что раз в год мы вместе ездили на рыбалку на севере штата Нью-Йорк.

Я поднимаю бровь, стараясь не морщить нос.

— Это не отпуск.

Сальваторе тихо смеется, и я чувствую, как напряжение между нами понемногу рассеивается. Он откусывает от десерта, и я начинаю ощущать треск камина на другом конце комнаты, теплый, слабый свет, интимность момента. Посмотрите на нас, мрачно думаю я, не сводя взгляда с красивого взрослого мужчины напротив меня. Мы беседуем, как обычная пара. Ни малейшего намека на ссору.

— Как я и говорил. — Он откусывает еще кусочек. — Не твое представление об отпуске. Но Энцо никогда не любил уезжать от тебя далеко и надолго. И он волновался, когда брал тебя куда-то. Он боялся, что с тобой что-то случится. — Он колеблется, и я задаюсь вопросом, чего он не говорит.

Может, он думает об угрозе, которую, по его мнению, представляют Братва, о том, что, по его мнению, мой отец почти непреднамеренно передал меня в руки, и не говорит об этом,