— Он думал, что, взяв меня в отпуск, подвергнет меня опасности? — Я нахмурилась, потянувшись за маленьким бокалом портвейна, который принес сервер. Я выпила за ужином больше вина, чем когда-либо в жизни, и в голове у меня немного помутилось. — В этом нет никакого смысла. — Я всегда удивлялась, почему мы всегда остаемся так близко к дому. Все мои друзья ездили со своими семьями в туры по Европе, в другие места в Штатах, часто отправлялись в летние поездки на Сицилию. Но мой отец никогда не ездил ни на одну из этих семейных встреч на высшем уровне и вообще никуда меня не брал. Я полагала, что он домосед, но знаю, что он мог позволить себе отвезти нас куда угодно.

Сальваторе медленно вздохнул, нахмурив брови, словно решая, что и как он хочет сказать.

— Ты многого не знаешь о своем отце, Джиа.

Я напряглась.

— Я прекрасно знала своего отца.

— Я не об этом. — Он поднимает руки, как бы отгоняя колючие слова, которые я могу бросить в его адрес. — Я не говорю, что твой отец был кем-то совершенно другим, или ты никогда не знала его по-настоящему, или пытаюсь как-то разрушить твою связь. Ясно?

Я чувствую небольшой румянец на высоких скулах. Возможно, это было немного не по правилам.

— Хорошо, — спокойно отвечаю я и вижу, как на лице Сальваторе мелькает удивление, причем так быстро, что я почти не успеваю его заметить, как оно исчезает.

— Насколько тебе известно, я никогда не был отцом, — добавляет он, криво усмехаясь, что вызывает во мне странный прилив ревности. Почему-то, хотя я знаю, что Сальваторе ложился в постель с другими женщинами, ему сорок с небольшим, черт возьми, мне не нравится слышать это или думать о реальности этого. Особенно когда он получает меня свободной и чистой, без того, чтобы мужчина когда-либо делал больше, чем просто прикасался ко мне. — Но я думаю, есть вещи, которые все отцы пытаются скрыть от своих детей. То, что они считают слабостью, возможно. Если бы у меня был ребенок, я бы хотел, чтобы он видел меня сильным. Непоколебимым. Кого-то, кто не подвержен слабостям других мужчин.

Я хмурюсь, пытаясь понять, о чем он говорит, пока он продолжает. Я никогда не считала своего отца слабым. И уж точно не вижу ничего слабого в Сальваторе.

— Твой отец очень любил твою мать. Это была редкая любовная пара. Он был безутешен, когда потерял ее, хотя и пытался это скрыть. И он так боялся потерять тебя. Он опекал тебя, оберегал, потому что ты была всем, что у него осталось от нее. И он не решался взять тебя с собой куда-либо, подвергнуть опасности. Автокатастрофа, авиакатастрофа. Враг, наметивший тебя в качестве мишени. Неудачное ограбление. Любая из обычных опасностей жизни и тех, что сопутствуют нам. Он хотел, чтобы ты была максимально защищена от них. А это означало, что ты должна была оставаться дома, где с тобой ничего не могло бы случиться.

Сальваторе делает глубокий вдох, и у меня возникает ощущение, что он пристально наблюдает за моим лицом, ища мою реакцию.

— Я думаю, может быть, пришло время изменить это. Сейчас опасность грозит как дома, так и в любом другом месте. И я думаю, что нам обоим будет полезно сменить обстановку.

Я не могу придумать, что сказать. Мне кажется, что я все еще впитываю все, что он мне только что сказал.

— Я не хотел тебя расстраивать, Джиа, — тихо говорит Сальваторе, и я поднимаю голову, встречаясь с его взглядом. Он выглядит на удивление обеспокоенным, как будто искренне переживает за меня. — Я не хочу, чтобы ты стала хуже думать об Энцо. Я бы никогда этого не хотел.

— Я и не думаю. — Я качаю головой, допивая портвейн и отставляя стакан в сторону. — Я никогда не смогу думать о нем хуже. Он был моим отцом, и он был хорошим отцом. Может, это был не совсем правильный способ справиться с проблемами, но я могу это понять. — Я прикусила губу. — Я не могу представить, каково это — любить кого-то так сильно. Надеюсь, я буду поступать по-другому. Но я не могу винить его за то, что он сделал.

Что-то отражается на лице Сальваторе — эмоция, которую я не могу прочесть, а может, я просто не узнаю ее. Он выпрямляется, выражение его лица разглаживается, и он кладет на стол свою полотняную салфетку.

— Если ты возьмешь с собой значительное количество охраны, то завтра можешь отправиться за покупками в город, — говорит он, его голос снова становится грубым и деловым. Все следы мягкости и интимности исчезли, мгновенная близость испарилась, и между нами снова четкое разграничение пространства. — Ты можешь попросить моего водителя отвезти тебя. Если хочешь, можешь встретиться со своими друзьями.

Я чувствую, как вздрагиваю от того, что мне указывают, что я могу делать, что мне дают инструкции и указания. Мне хочется огрызнуться, сказать ему, что я буду делать все, что захочу, но на самом деле я не могу. Если я откажусь от его правил, то просто не смогу уйти. И это тоже раздражает меня. Это вытесняет ту недолгую мягкость, которую я испытывала по отношению к нему, напоминая мне о дисбалансе сил между нами. Я ему не ровня, не партнер. Я — его долг. Его ответственность. Я могу быть его женой в глазах Бога и закона, но он не будет относиться ко мне иначе, чем как к еще одной вещи, которую нужно контролировать и сдерживать.

— Хорошо. — Я тоже бросаю салфетку на стол. — Водитель. Охрана. Как скажешь. — В моем голосе звучит сарказм, и я знаю, что он его слышит. Выражение его лица становится жестким, и он встает, чтобы отодвинуть для меня стул, когда я встаю.

Я чувствую, как исчезает момент возможности между нами, и комната вокруг нас становится холодной, когда я возвращаюсь в реальность.

13

ДЖИА

Утром я просыпаюсь в холодной и пустой постели. Сальваторе уже ушел. За то короткое время, что я живу с ним в одной комнате, я успела заметить несколько мелочей, которые можно узнать, только разделив личное пространство с кем-то другим: он оставляет свои часы у кровати, вешает костюм на следующий день на переднюю стенку шкафа, галстук аккуратно свернут на комоде рядом с ним, а туфли выстроены в ряд.

Все эти вещи исчезли, осталась только книга, которую он читал прошлой