Я сажусь, протирая глаза от сна. У меня слабо болит голова, несомненно, от количества вина, которое я выпила вчера вечером. По дороге домой меня мутило и клонило в сон, и я отключилась почти сразу после того, как разделась и легла в постель. Несмотря на мои предположения о планах Сальваторе на эту ночь, когда он прислал мне красивое платье, он не прикоснулся ко мне. Даже не попытался. Он ушел в ванную и оставался там, пока я переодевалась в скромные шорты и майку, а потом снова появился в мягких черных брюках и футболке, как будто для того, чтобы предотвратить любые мысли о его обнаженной груди.

А она, насколько я помню, у него неудобно красивая.

Я тряхнула головой, прочищая ее. Моя невинность — во всяком случае, то, что от нее осталось, — все еще цела, и я не знаю, как к этому относиться. Я не знаю, чувствую ли я облегчение от того, что он не закончил работу, надежду на то, что это означает, что Петр еще может вернуть меня, или разочарование от того, что мне все еще отказывают в самой основной части брака, как в потенциальных удовольствиях супружеского ложа, так и в возможности иметь детей. И, возможно, я немного обижена тем, что он, кажется, так легко может подавить любое желание ко мне, может спать рядом со мной, не поддаваясь порыву прикоснуться ко мне, когда я еще даже не была у него по-настоящему.

Но так ли это? В голове мелькает воспоминание о вчерашнем утре, о мягких черных брюках, свисающих с острых бедер Сальваторе, когда он одной рукой держался за край стойки, а другой…

Я снова резко тряхнула головой. Я не собираюсь сидеть здесь и фантазировать об этом мужчине. Особенно после прошлой ночи, когда он почти привлек меня к себе, почти заставил меня разрушить свои стены, только чтобы напомнить мне об абсолютном контроле, который он имеет надо мной.

В дверь постучали.

— Джиа? — Голос Лии доносится с другой стороны. — Можно войти?

— Конечно. — Я потираю лицо, когда двери открываются, и она входит, балансируя подносом, который ставит на комод. На нем стоит накрытая тарелка, а также дымящаяся чашка кофе и стакан апельсинового сока.

— Дон Морелли уже ушел, поэтому я принесла тебе завтрак. Тебе нужно что-нибудь еще?

Я покачала головой.

— Нет. Спасибо.

Когда она уходит, я достаю телефон. Вчера вечером я отправила сообщения Анжелике, Кристине и Розарии, чтобы узнать, не захотят ли они встретиться со мной сегодня за покупками. Я сомневалась, смогут ли они так быстро поменять свои планы, особенно Анжелика, которая замужем и у нее есть свое хозяйство. Но от всех них пришли сообщения, в которых они с радостью соглашаются встретиться со мной в кофейне в центре города, чтобы мы могли составить план действий на день.

Я отправляю групповое сообщение, сообщая им, что буду через несколько часов, и сползаю с кровати. Я чувствую прилив неожиданного возбуждения от мысли о дне относительной свободы — правда, я буду обременена охраной, но, по крайней мере, я буду вдали от поместья и с друзьями. Это как глоток свежего воздуха после того, как все было после свадьбы.

Свадьба. Я поморщилась, вспомнив фиаско у алтаря, выражения их лиц. Я понятия не имею, что они думали тогда или думали с тех пор. Я была с Сальваторе каждую минуту, мой телефон вернулся только вчера вечером, чтобы я могла связаться с ними. Он все еще у меня, предположительно потому, что я ничего не могу с ним сделать, чтобы навлечь на себя неприятности. У меня ведь нет номера телефона Петра. Каждая наша встреча, каждый наш разговор были заранее спланированы нашими отцами и организованы в таком месте, где за нами могли наблюдать. Мы никогда не говорили друг с другом наедине.

Я вытесняю мысли о Петре из головы, сползаю с кровати и смотрю на поднос, который оставила для меня Лия. Под крышкой лежат яичница и домашний круассан с вишневой начинкой, и я тянусь за выпечкой, откусывая от нее и делая глоток кофе. Этим утром в комнате очень тихо, я проснулась в одиночестве и пыталась представить, что буду жить здесь до конца своих дней.

Это не похоже на дом. Такое ощущение, что я гость в чужой комнате. Сальваторе сказал мне, что я могу сделать ремонт — возможно, потому что он понял, что я буду чувствовать себя так, и ему почему-то не наплевать, но я не знаю, что бы я хотела с этим сделать. Я не знаю, что я могу сделать, чтобы это место стало домом.

Я откусываю еще один кусочек от пирожного и делаю еще один глоток кофе, после чего иду в душ и укладываю волосы на макушке. После этого я вытираюсь насухо, распыляю немного сухого шампуня и текстурирующего спрея на волосы, провожу по ним пальцами и иду одеваться. Джинсы, голубой шелковый камзол, тонкий серый кашемировый кардиган, чтобы не мерзнуть на улице, и пара черных ботильонов на высоком каблуке. Я медлю возле своего тщеславия, а потом достаю шпильки с бриллиантами и ониксом и браслет, который Сальваторе прислал мне вчера.

Если я действительно хочу быть мелочной, я никогда не должна носить их снова. Я должна убрать их в угол шкатулки и никогда не смотреть на них, забыть об их существовании, как будто они ничего для меня не значат.

А вот и нет, говорю я себе, продевая их в уши и застегивая браслет. Они просто красивые, а я люблю красивые вещи. Ничего более глубокого в этом нет.

С этой мыслью в голове я доедаю свой завтрак и спускаюсь вниз, чтобы найти водителя Сальваторе.

* * *

К тому времени, как мы отправляемся в путь, я уже основательно раздражена. Усиленная охрана, похоже, означает два внедорожника частных телохранителей, следующих за машиной, в которой я еду, и один на пассажирском сиденье рядом с моим водителем. Неудивительно, что номер Сальваторе есть в моем телефоне, и я отправляю сообщение, как только сажусь в машину, раздражение захлестывает меня.

Мне не нужна личная армия, чтобы ходить по магазинам.

Это просто смешно. Даже мои друзья, привыкшие к такой жизни, сочтут это нелепым. Даже безумием. За ними всегда следуют один-два телохранителя, когда они куда-то едут, но Сальваторе практически отправил со мной целую роту наемников, словно я какая-то принцесса, которой грозит покушение.