для нечаянного нападения, набега и действия врассыпную, но люди они дикие, необузданные, не имеющие страха божьего, на верность их нельзя рассчитывать»[480] – характеризовали Козаков в 1594 году австрийскому послу российские бояре.

Ненадежность военного договора с козаками пришлось на своем опыте испытать шведскому королю Карлу XII, который в 1708 предпринял попытку наступления на Россию через Украину в рассчете на поддержку запорожского войска, обещанную ему втайне от русского царя Петра I козацким гетманом Мазепой. Однако когда шведская армия, проделав огромный окольный путь по непроходимым лесам и болотам, наконец вышла к условленному месту, где она должна была соединиться с козаками, вместо обещанного войска Карла встретил лишь небольшой отряд Мазепы и его сторонников. Рассчет на украинских союзников привел шведского короля к потере большей части армии и, в итоге, к поражению во всей военной кампании.

Невозможность прочного военного союза между регулярной армией феодального государства и войском Козаков была вызвана в первую очередь принципиальными различиями их политической организации. Институции, составлявшие основу политической системы феодального государства, были практически не развиты у козаков, не признававших ни писанного законодательства, ни государственных повинностей или распоряжений. Запорожское войско вело себя в отношении государства как настоящая «кочевая машина войны» в терминах Делёза и Гваттари,[481] решительно противясь любым попыткам навязать ему армейские порядки. Из основных элементов феодальной политической структуры, фактически, только церковь играла существенную роль в социальной организации Козаков. Однако хотя принадлежность к православной церкви и являлась одним из немногих формальных условий приема в козаки, на практике черты христианского сознания в запорожском войске, включавшем народов самых различных вероисповеданий, проявлялись слабо и носили формальный характер. Священники, которых присылали в Запорожье из Межгирского монастыря, не пользовались у Козаков авторитетом и полностью зависели от сечевой старшины. Простые козаки нередко поносили и били дьяконов, от которых в Запорожье требовалось только одно: чтобы те хорошо пели. Если священник не имел небходимого голоса или терял способность к пению, его прогоняли из Сечи.[482]

Об особенностях козацкого права серб Юрий Крижанич, посетивший Украину в 1659 году, писал: «хотя козаки и исповедуют православную веру, но нравы и обычаи у них зверские».[483] В условиях отсутствия писанного законодательства и неразвитости политических институций основную роль в правовой организации Козаков играли запреты, действовавшие по принципу табу и объединявшиеся в две основные группы: а) запреты, относящиеся к убийству, и в) сексуальные запреты. Мера наказания за убийство определялась в каждом конкретном случае степенью, в которой оно противоречило системе ценностей козацкого номадического права. Поэтому в одних случаях наказание было суровым: виселица, битие палками («киями») у столба до смерти, сажание на кол и др., а в других случаях убийца мог быть помилован или подвергнут незначительному наказанию. За ранение или убийство товарища, например, наказывали лишением конечности или закапывали заживо, укладывая убийцу на тело убитого. При этом могли помиловать за убийство в ответ на оскорбление. Например, за называние «жидом» или за убийство женщины. Приводить женщин в Сечь запрещалось, а сексуальные отношения с женщинами в период нахождения в Сечи карались смертной казнью. В отсутствии женщин в козацком сообществе нередки были случаи гомосексуальности и скотоложства, наказание за которые было также суровым – битие палками у столба.[484]

Строгость запорожских наказаний за нарушение правил сексуального поведения контрастировала в это время с положением в России, где в тот же исторический период контроль за соблюдением норм сексуальности был достаточно слабым, а именно существовала поражавшая иностранцев обстановка терпимости по отношению к гомосексуальности и скотоложству.[485] В обеих архаических культурах, где сексуальное удовлетворение принимало форму трансгрессивной сексуальности, когда функция сексуальных запретов была направлена не на то, чтобы нейтрализовать и ослабить сексуальную энергию, а чтобы переориентировать ее и организовать эффективнее для использования в интересах номадического коллектива. Если в древних земледельческих культурах (у индейцев Перу, в древнем Египте и др.) сексуальный акт понимался как важный связующий элемент структуры космоса, обеспечивающий поддержку природной функции плодородия, то у кочевников, в отличие от древних оседлых народов, сексуальный акт рассматривался прежде всего в контексте стратегии ведения военных действий, которая у Козаков, также как и у татар, имела исключительное значение для выживания коллектива и поэтому еще не была отделена от сферы культовых практик и ритуалов.

В ходе непрекращающихся набегов, грабежей и захватов пленников, ареной которых в этот период являлась Украина, женщины рассматривались воинами не просто в качестве объектов сексуального удовлетворения, а выступали в первую очередь в роли абстрактных знаков, маркировавших успех и область вооруженного захвата. Военно-стратегическая оценка полового акта была характерна в это время для всех участников вооруженных конфликтов в регионе, рассматривавших изнасилование как обязательную форму продолжения военных действий. Однако характерно, что женщины не выступали в роли привилегированных объектов сексуального насилия, которому захватчики стремились подвергнуть максимальное число населения. Так было, в частности, в 1674 году, когда гетман Дорошенко привел войска турок и татар в Чигирин (тогдашнюю козацкую столицу) и было изнасиловано как женское, так и мужское население, а также несколько тысяч мальчиков, захваченных козаками в заднепрянских городах и переданных в дар турецкому султану.[486]Поэтому в представлении западноевропейских путешественников по Восточной Европе Украина выступала как арена необычайного сексуального насилия и прежде всего – анальных изнасилований, как выражения сексуальных политик номадов.[487]

В военной стратегии турок, татар и персов сексуальные политики были направлены на то, чтобы подтвердить объективность результатов военной кампании, маркировав телесно область вооруженного захвата. Так, например, когда в 1795 году персидский шах Ага-Мохамед захватил и разрушил Тифлис, его солдаты старались не только изнасиловать максимальное число женщин противника, но и пометить каждую жертву характерным знаком, надрезая изнасилованным женщинам сухожилие на правой ноге. Таким образом, память о нападении сохранилась надолго, и даже по прошествии многих лет в Тифлисе еще можно было встретить старух, хромавших на правую ногу.[488] В идеале изнасилованию – как символической замене убийства в ходе номадического набега – должно было подвергнуться все население захваченной территории. Такой тип сексуальных политик Делез и Гваттари называют «зоосексуальным эросом», поскольку в этом случае воины использовали свое собственное тело подобно тому, как животное использует свою сперму, маркируя ею границы освоенной территории.

В отличие от татар и турок, номадические сексуальные политики у украинских Козаков были задействованы в первую очередь в укреплении института политической власти. В условиях неразвитости политических институций обеспечивать исполнение политической власти в козацком сообществе могла только угроза безотлагательного прямого насилия, функцию символического замещения которого выполняло сексуальное насилие.