– Силуэт?

– Именно.

– Не самые яркие приметы, девчурка, – поднимает бровь бармен.

Мои щеки вспыхивают.

– Они всегда сидят вот здесь, – киваю я на пустые стулья. – У барной стойки. И пьют золотое снадобье.

– Серьезно?

– Да, а еще они поют. На сцене. По крайней мере, Толстяк точно поет.

Я вдруг понимаю, как безумно все это звучит. Бармен медленно качает головой, но при этом весело улыбается. Должно быть, считает меня крайне забавной.

– Боюсь, я в вечера караоке обычно не работаю. Хм, золотое снадобье… Это что, напиток?

Почему у меня такое чувство, что ему это прекрасно известно? И что с теми тремя он знаком? И вообще все знает? При этом смотрит он на меня так, что внутри все вибрирует.

– Да, такой золотистый. И светится.

Зачем я ему все это рассказываю?

– Серьезно? – Заинтригованный, он подается ко мне поближе.

И чем это я так его зацепила? Почему он ведет себя, как восторженный зритель, подскакивающий на краешке кресла?

– Да, – отвечаю я. – Честно говоря, если он есть, я с удовольствием выпила бы стаканчик.

Вся левая рука его покрыта татуировкой. Цветочный узор, среди которого извилистой тропкой вьется черная надпись. «Что там за слова?» Я наклоняюсь ближе, но бармен успевает отпрянуть.

– Может, присядете пока? А я схожу узнаю.

Плеснув мне в стакан воды, он исчезает. А я, запахнув ветровку, усаживаюсь на барный стул. Как будто тут мне самое место. Я не сделала ничего плохого, абсолютно ничего. Просто зашла выпить после долгого дня. Долгого, очень долгого. Опустив глаза, замечаю, что мои ноги болтаются в воздухе взад-вперед. Да так лихо, словно я – ребенок, раскачивающийся на качелях. Отпиваю глоток ледяной воды. Надо же, какая сладкая, как будто колодезная. Гудящими руками сжимаю стакан. И кошусь на три пустых стула, где должны бы сидеть мои знакомые. Я так надеялась, что они мне все объяснят. Например, расскажут, что я натворила. И что мне делать дальше. Вспоминаю, как бледный скрюченный Марк сидел на моих вещах и часто дышал себе в колени. «Любите фокусы, мисс Фитч?»

Он ведь точно дышал, когда я уходила? Конечно, я помню, как вздымалась и опадала его грудная клетка. Значит, он определенно был жив. Я его не убила, ничего подобного. Да и разве можно убить человека, схватив его за руку? Чушь какая-то. Просто смешно. Вот я и смеюсь. Заливистый смех так и льется с моих губ. Как бы мне хотелось, чтобы и троица посмеялась вместе со мной. Чтобы мы с ними, звонко хохоча, чокались бокалами с золотистым напитком. И не расходились до самого утра. Это ведь в самом деле смешно – предположить, будто я могла кому-то навредить. В конце концов, это Марк причинял мне боль, разве нет? Он меня просто калечил, все это видели. И троица непременно бы со мной согласилась. «Реабилитологи уничтожают все, к чему прикасаются, мисс Фитч. Ваш счет, ваши кости, вашу душу».

– Вы бы меня поняли, – говорю я затхлому воздуху. Пыли и дыму, единственным моим зрителям.

И вдруг, подняв голову, замечаю, что под потолком в веревочной паутине висит безголовая статуя женщины. Интересно, давно она там? Что-то я раньше ее не видела.

Перевожу взгляд на барную стойку и вижу позади нее, в зеркале за бутылками, свое отражение. Обычно я не часто заглядываю в зеркала. Потому что вижу в них смерть. Но сейчас от увиденного у меня перехватывает дыхание. Мои волосы блестят. Глаза сияют. Сияют, как звезды. Голубой халат и сиреневая ветровка красиво оттеняют кожу. И на щеках моих цветут розы. А ведь я думала, что они увяли навсегда. И от меня осталась лишь жалкая шелуха. Но сегодня я просто сияю. Свечусь изнутри. Я – та молодая женщина с глянцевой театральной программки, которую уже и не чаяла увидеть. Но вот она – прямо передо мной. Дышит со мной в такт и стакан держит в той же руке.

– Прости, девчурка, – говорит вернувшийся бармен. – Боюсь, золотого снадобья сегодня нет. Все закончилось.

– Оу.

Он улыбается. И внезапно до меня доходит, почему он так на меня смотрит. Чего ради наваливается на барную стойку. Да ведь ему хочется оказаться ко мне поближе! Я вдыхаю запах кожи, табака и виски. И снова цепляюсь взглядом за вытатуированную у него на руке надпись. Теперь прочесть ее легко. «Цветочная тропа к неугасимому костру»[18], вот что там написано. Поблескивая черными буквами, строка, словно змея, вьется по предплечью. А по обеим сторонам ее цветут золотые цветы. Бармен улыбается мне и с искренним сочувствием в голосе произносит:

– Да, снадобья нет. И троицы тоже. Но, надеюсь, вы из-за этого не сбежите, Миранда?

Миранда? Он что, только что назвал меня по имени? Светлые глаза жгут огнем, и я вдруг чувствую себя очень живой, словно шагнула из черно-белого мира прямиком в буйство красок. Теперь у меня не только руки гудят, но и вся кожа. А в животе искрится электричество.

– Нет, – качаю я головой.

И вдруг замечаю ожерелье у него на шее. Три серебряных черепа на черном кожаном шнурке. Когда он наклоняется ко мне ближе и заглядывает в глаза, на них мерцают светлые блики.

– Тогда что вам налить? – спрашивает он. – Заказывайте все что угодно. Я угощаю.

* * *

Просыпаюсь я от запаха дыма и моря. И по привычке жду, что сейчас меня скрутит болью. Но ничего не происходит.

Ничего?

Ничего.

Я лежу на кровати, обнаженная, и внутри у меня все вибрирует. А еще я улыбаюсь, искренне улыбаюсь бьющим в окно солнечным лучам. И оплывшим свечам, и смятой постели, и стоящей на полу бутылке из-под скотча. И ожерелью, что валяется рядом с ней, – трем серебряным черепам на кожаном шнурке. Все мое тело, кровать и пол усыпаны какими-то бледно-голубыми крошками, похожими на конфетти. Внезапно меня осеняет: да ведь это все, что осталось от медицинского халата! Его разорвали на мелкие клочки, разорвали руками и зубами. Кто это сделал, я сама или шотландец? Уже не узнаешь. Он ушел еще до рассвета.

Гляжу в потолок, мысленно перебирая обрывочные воспоминания о минувшей ночи. Как я вела шотландца через холл. Тянула за ожерелье, как за поводок. А он, хоть и был куда выше и мощнее, послушно шел за мной по длинному мрачному коридору к моей квартире.

«Ты уверена, что у тебя все в порядке, девчурка?» – снова и снова допытывался он.

А я щебетала:

– У меня все прекрасно, просто