Сердце бешено колотится в груди. Из здания я выскочила в медицинском халате и чужой ветровке, которую схватила с вешалки на бегу. Гонятся ли за мной? Нет. Парковка пуста. Не видно ни души. Я опускаю взгляд на свои сжимающие руль руки. Они дрожат. Меня всю трясет. Изо рта облачками пара вырывается прерывистое дыхание. Нога зависла над педалью газа. Нужно бежать. Сваливать отсюда, но я просто смотрю сквозь ветровое стекло и ухмыляюсь в темноту. А еще напеваю себе под нос. Почему я напеваю? Я ведь не счастлива. Нет, совсем нет. Я в ужасе, правда же? Волнуюсь за Марка, бледного, скрюченного Марка, оставшегося на стуле в процедурной. Вспоминаю, какое стало у него лицо, когда я схватила его за руку, чтобы подняться с пола. Все краски с него слетели. Рот широко раскрылся. Он попытался было вырваться, потерял равновесие, попятился. И со всей силы ударился затылком о стену. А потом рухнул на стул, куда я раньше сложила свои вещи. Да, опустился на стул. Резко наклонился вперед. И свесил голову.

«Марк?»

Никакого ответа. Я заметила, как быстро, прерывисто он дышит.

И внутри, как черная пташка, захлопала крыльями паника. Я стояла перед ним на прямых ногах. Мне больше не было больно. Цемент осыпался. Ступня стала легкой, как перышко. А Марк все сидел на стуле, на котором так часто сидела я, жалобно описывая пыльному полу свои симптомы.

«Марк, – снова окликнула я. – Вы в порядке?»

Ничего.

«Марк?» – пропела я, потому что в голове у меня вдруг зазвучала музыка. Его спина, обтянутая форменной футболкой, вздымалась и опадала. Прямо как грудь Брианы. Быстро, неровно. А еще он хватался рукой за запястье в том месте, где я к нему прикоснулась.

И тогда меня затопило страхом. Светлым страхом. Золотым, как золотое снадобье. «Что я натворила что я натворила что натворила?» И все же я смотрела на Марка с улыбкой. С улыбкой? О, да. С улыбкой от уха до уха. Ничего не могла с собой поделать. В крови у меня разгоралось лазурное небо. Ноги больше не вопили от боли, стали вдруг легкими, как сам воздух. Марк сидел на моем пальто, унылом платье и колготках, и я поняла, что уходить придется в чем есть.

«Марк?» – снова пропела я.

А он слабо отмахнулся. Молча. Не глядя на меня.

Тогда я сунула ноги в ботинки. Пообещала вернуться сюда через сорок восемь часов. Сказала, что согласна и дальше придерживаться выбранной стратегии. Тихонько прикрыла за собой дверь.

А потом побежала.

Перепрыгнула через полосу препятствий из оранжевых конусов, перемахнула через веревочную лестницу, расстеленную на полу для старика, который уже куда-то испарился. Как же это оказалось легко. Я бы тысячу раз могла это повторить, если бы так не спешила унести оттуда ноги. Пациентов в зале больше не было, осталась только лохматая докторша, склонившаяся над монитором компьютера. И пританцовывавшая в такт звучавшей по радио песне Aerosmith.

– Записать вас на следующий прием? – спросила она, даже не заметив, что я все еще в медицинском халате. Даже не взглянув на меня.

– Я позвоню, – пообещала я и на бегу схватила с вешалки ветровку.

И вот я здесь, в машине, на заледенелой парковке, таращусь в черноту, сжимая руль трясущимися руками. Я дрожу, все еще дрожу, хотя мои губы уже начинают растягиваться в улыбку, а голова кивает в такт играющей из магнитолы мелодии. Боже, что я делаю? Нужно выпить, вот что. И поговорить с кем-нибудь. Но с кем?

И тут меня осеняет. Ну, конечно! Черные кожаные ботинки. Костюмы цвета беззвездной ночи. Руки, сжимающие стаканы с напитком, золотящимся в алом свете ламп. Троица. Наверняка они сейчас в «Проныре», хлещут свой золотистый напиток.

Я спрошу у них: «Что я натворила?» Что сделала с Марком? И с Брианой? Почему мои руки гудят? А губы постоянно напевают? Почему я улыбаюсь? Откуда взялась эта легкость?

* * *

Но в «Проныре» нет знакомой троицы. Я оглядываю полупустой бар. Они словно растворились в затхлом воздухе. В зале почти никого, только за высокими, подпирающими красные стены столами сидит несколько одиноких посетителей. Все они низко свесили головы, прямо как Марк в процедурной. Интересно, он все еще там? Не думай об этом. Закажи себе выпить. Я иду к барной стойке – шагаю так легко, так быстро, даже не верится. Пару раз обхожу весь зал кругом, просто чтобы убедиться, что троицы и правда тут нет, что я не пропустила их, что они не притаились в каком-нибудь темном углу. Как легко у меня это выходит. Нога не немеет, бедро не болит, спину не защемляет. Я не горблюсь, не хромаю, не подволакиваю ногу. На всякий случай обхожу бар еще раз. И еще. Так, стоп, я что, перемещаюсь вприпрыжку? О, да. Ничего не могу с собой поделать. Скачу, скачу и…

– Все в порядке, девчурка? – спрашивает глубокий мужской голос.

Я застываю.

Из-за стойки за мной наблюдает бармен. Какой-то незнакомый бармен. Высокий. С зачесанными назад черными волосами. Кажется, шотландец. Невольно отмечаю, как он хорош собой. Смотрит на меня и ухмыляется. Когда это на меня в последний раз обращал внимание бармен? Обычно мне самой приходилось отчаянно махать рукой: «Эй, сэр, сэр? Вы меня видите?» Но этот красавчик-шотландец смотрит своими светлыми глазами прямо на меня. Девчурка – это я!

Я вдруг вспоминаю, что на мне до сих пор медицинский халат и краденая ветровка. И поплотнее закутываюсь в нее.

– Да, спасибо, все хорошо. Я просто кое-кого ищу.

Думаю, что надо бы улыбнуться, чтобы выглядеть поубедительней, но вдруг понимаю, что уже улыбаюсь.

– Вы случайно не видели здесь сегодня троих мужчин?

Бармен медленно качает головой. На нем черная пиратская рубашка с закатанными рукавами и черный килт. И похож он в этом одеянии на работника с ярмарки Ренессанса. Типа, который жарит на вертеле свиную тушу.

– Троих мужчин? Тут сегодня много мужчин перебывало. Всех сортов и профессий. Но чтоб трое пришли вместе? Что-то не припоминаю, девчурка. Сегодня тут такой компании точно не было. А как они выглядели?

Я вдруг понимаю, что не смогу ему их описать.

– Один толстый и краснолицый, – наконец, выдаю я. – Второй – ничем не примечательный, только глаза, как у алкоголика. Еще у него был красный носовой платок. А, и одет он был в костюм цвета ночи.

– Цвета ночи?

– Да, а третий – высокий и ладный. И он никогда не смотрит собеседнику в глаза. Всегда сидит в сторонке.