С одной стороны, это к лучшему. Теперь ему не запрещают сесть, что он и делает, массируя ударенную руку. Так врага лучше видно и можно прослеживать все их маневры. Две винтовки нацелены на него. Третий наклоняется, чтоб подобрать его автомат.

Хук говорит по-русски, просто затем, чтоб что-то говорить, чтоб солдаты пусть немного, но отвлеклись на его речь:

– Я вас понимаю, мужики, но и вы меня поймите: через сорок минут вернуться обещал, нехорошо людей подводить.

Стоявший справа на плохом английском медленно говорит ему:

– Поднимайся не спеша, резкой движение – и ты будешь убит.

Хук кивает:

– Ну, это понятное дело.

– Где остальные ваши?

– Так ясно ж, где. Я прикрываю, они отходят.

Третий как раз подбирает с земли автомат. Хук как бы ныряет под него, в перевороте ногами бьет его в живот, подбрасывает на второго вьетнамца, хватает свой автомат, в движении стреляет по первому, потом в оставшихся двух, тут же замирает с оружием на изготовку, ожидая, что появятся еще враги. Лежит так с полминуты, встает, отходит, одной рукой удерживая автомат, а другой щупая глаз, по которому пришелся удар ногой:

– Да что ж вы мой глаз так невзлюбили…

Когда Хук появляется в отряде, Платов смотрит на часы:

– Даже на две минуты раньше.

– Ефрейторский запас, командир, чтоб заметили и отметили старание. Планы на светлое будущее у нас какие?

– План один.

– Сумасшедший, как всегда?

Платов усмехнулся:

– Всегда у нас планы очень даже выдержанные и реальные, как в учебниках по тактике. Но не в самых простых ситуациях… Короче, сейчас надо взять катер. В нем два хлопчика всего остались, но надо все равно делать это аккуратно, чтоб… – он посмотрел на лицо Хука. – Чтоб синяков не прибавилось.

В кабинете Литвинова Полковник сидел уже без малого час. Раньше он сюда заходил только по конкретным делам: поговорили с хозяином, попили чай с кофе – и по коням. Сегодня ему было сказано сидеть и ждать.

Ждали Михайлова, того самого, который присутствовал на показных занятиях учебного пункта ПГУ. Литвинов пил кофе, курил, глотал таблетки, Полковник листал старый отрывной календарь, невесть как попавший в этот кабинет. А может, какой-то умница-психолог положил его сюда специально для таких случаев, когда говорить абсолютно не о чем, заняться абсолютно нечем, а играть в шахматы не рекомендуется.

Михайлов зашел, как заходят в кинотеатр, – с абсолютно нейтральным выражением лица. Садиться не стал, остановился у стола, сказал, обращаясь к Литвинову:

– Сергей Сергеевич, через пять минут мы с вами должны быть… – и ткнул пальцем в потолок. – Возьмите бумаги, которые я просил подготовить.

Литвинов кивнул и тут же взял в руки лежавшую на углу стола папку: мол, все уже готово.

Только теперь Михайлов посмотрел на Полковника:

– А вы настырный. И своего начальника накрутили, и нас. Главное – все изложили вполне логично. И вот как на правительственном уровне решили судьбу группы: американцы снимут заслоны, позволят нашим уйти. Как говорится, мы сделали все, что могли.

– Спасибо, – сказал Полковник и пожал протянутую Михайловым руку. – Это уже кое-что.

– Кое-что? – Михайлов, кажется, был удивлен. – Вы, видно, надеялись, что их оттуда будут вывозить в лимузинах под наши победные гимны?

– Нет, я о другом. Там сейчас самое страшное. Там война. Там на эти распоряжения… У военных свои счеты друг к другу, и то, что решили в Москве и Вашингтоне, они услышат тогда, когда разрешат свои задачи.

Михайлов сел. Скрестил пальцы замком, оперся на них подбородком:

– На войне как на войне. Я понимаю вас. Но то, что было в наших силах…

– Спасибо, – еще раз сказал Полковник.

А Михайлов продолжил, вставая:

– Остается надеяться… На Бога нам нельзя по статусу, потому – на удачу, наверное, да?

– На Пятого, – сказал Полковник.

– Это самое верное. – В кабинет заглянул Владимир Гаврилович, и Михайлов сказал ему: – Вовремя вы. Мы сейчас с Сергеем Сергеевичем убегаем, а ваша задача – напоить гостя чаем.

Михайлов с Литвиновым в прямом смысле побежали, Полковник попробовал было отказаться от чая, поскольку уже ведро выпить успел, но Владимир Гаврилович перебил его:

– Не в чае дело. Есть информация, думаю, важная для вас. Пойдемте ко мне.

И уже в своем кабинете, плотно закрыв дверь, он негромко, как по большому секрету шепчутся мальчишки, сказал:

– Наш летчик Бабичев вернулся, уже в Москве. Мы вытащили его из этого ада, не слышали еще?

Полковник ничего не ответил, лишь с улыбкой посмотрел на говорившего. А тот горделиво продолжил:

– И по группе решился вопрос, все отлично! Думаете, легко было решить? Но решили!

– Группа сейчас ведет бой, – заметил Полковник.

– Ну, это уже… Есть политическое решение, и это – главное.

– Там бой идет.

– Это я понимаю. Но вы свяжитесь с ними, объясните ситуацию, успокойте. Чтоб знали: мы в беде людей не бросаем. Свяжитесь, свяжитесь!

Полковник умел держать себя в руках:

– Может, вы сами им позвоните? Им приятней будет все из первых уст узнать.

Владимир Гаврилович кивнул:

– Да и то верно. – Потянулся к трубке. – Кто там у тебя и как…

До него наконец доходит нелепость ситуации. Он кладет трубку на место:

– Полковник, я уже говорил тебе насчет шуток, помнишь? Я лично такого не забываю. Юмор хорош в пределах допустимого, а ты эту грань не чувствуешь.

Полковник развернулся и пошел к двери:

– Мне только до граней сейчас.

Он вышел к стоянке машин, сел в свою «Волгу», спросил водителя:

– Новостей никаких, пока я там чаи гонял?

– Никаких, товарищ полковник.

– Тогда гони как умеешь.

Машина сорвалась с места.

– Как мы и думали, – сказал помощник Уилсона, получив прямо здесь, в штабном вертолете, сообщение из Вашингтона. – Все происходит согласно логике. Русские нас перестают интересовать, и мы сохраняем жизнь им и нашим парням, которые могли бы пострадать, если бы операция продолжилась. Пойду обрадую их.

– Они вряд ли придут в восторг от этого, – хмуро заметил генерал Чейни.

И посмотрел при этом на лейтенанта Строка, сидевшего на поваленном дереве.

К нему как раз подошла журналистка, уже без диктофона, присела рядом.