Изложенная гипотеза не единственная. Искусствовед М. С. Гладкая отмечает, что «трактовка рельефной композиции северо-восточной закомары как изображения князя Всеволода с сыновьями вызывает сомнения» (уже хотя бы тем, что православный муж-средовек изображен безбородым и безусым)[363], и более убедительными считает альтернативные версии. Согласно одной из них, в образе мужа на троне явлен отнюдь не Всеволод Юрьевич: «Всеволода, как младшего из Мономаховичей, надо видеть в юном отроке, посаженном на колени, тем самым возвышенном перед старшими братьями и представленном потенциальным престолонаследником. В тронном же муже, таким образом, следует видеть Андрея Боголюбского»[364]. (Почему без бороды и усов изваян далеко не юный Андрей, человек бесспорно благочестивый, гипотеза не объясняет.) Другая версия обусловлена тем, что «древнерусская традиция отождествляла Всеволода с ветхозаветным праведным правителем Давидом»[365], и «в отроке, сидящем на коленях представителя благословенного рода, следует видеть юного Давида и иносказательно намек на юного князя Всеволода»[366].

Нетрудно заметить: во всех приведенных трактовках есть нечто общее – любая из них утверждает, что главный северный рельеф Дмитриевского собора посвящен прославлению его державного ктитора.

Замысел создателей храма прекрасно понимали его прихожане и посетители. Обходя покрытый резьбою собор, люди попеременно видели эти две скульптурные группы – южную и северную, узнавали персонажей, повторяли их имена в одном ряду.

Но русские князья – не только правители земель, градостроители и храмоздатели. Это и воины, полководцы, дипломаты. Обозначающая их достоинство символика должна сопутствовать им повсюду, красуясь на их щитах и стягах. Лично знакомые со знатнейшими рыцарями Европы, русские витязи понимают: гербы не сочиняются на пустом месте. Каждая деталь, каждый знак должны быть обоснованы. Герб нельзя похитить, но можно завоевать, заслужить, унаследовать. А теперь вспомним, как России достался ее двуглавый орел. По традиционной версии, московский великий князь Иван III приобрел право на этот символ, женившись в 1472 г. на племяннице византийского императора Софии Палеолог. (Вопреки распространенному мнению, двуглавый орел не являлся государственным гербом Византии, так как не изображался на ее монетах, печатях и других атрибутах власти, но он был одной из эмблем Палеологов – последней византийской императорской династии. Московская Русь, мыслившая себя преемницей наследия Византии, взяла эту эмблему за основу своего герба.)

Если мы уверены, что династическим знаком владимирских князей стало изображение барса (а сомневаться в том оснований нет), и если мы полагаем, что этот знак не присвоен ими, а получен в порядке правопреемства от лояльной к ним единоверной державы, то нам остается поискать в числе православных государств XII в. такие, в чьей символике достоверно присутствовала или с большой долей вероятности могла присутствовать фигура барса и чью доброжелательность по отношению к Руси подтверждают источники. Единственным кандидатом на эту роль представляется православная Алания – союз кавказских народов, объединенных ираноязычными аланами.

Версия такова: распространение «звериного стиля» в резном убранстве белокаменных храмов Владимиро-Суздальской Руси и появление барса в символике ее правителей в немалой степени объясняется тем, что во второй половине XII в. были установлены тесные, близкородственные связи между владимирскими князьями и владетелями Алании, прямой наследницы скифо-сарматского мира. Есть вероятность, что вторая жена Андрея Боголюбского происходила из аланского рода, и представляются достоверными сведения о том, что единокровный брат его Всеволод первым браком был женат на знатной аланке[367].

Первая жена Всеволода Юрьевича, мать его двенадцати детей, благодаря которой он и получил почетное прозвище «Большое Гнездо», – «ясыня» Мария. Летописное определение «ясыня» указывает на то, что она происходила из рода ясов, как называли на Руси алан. Имя супруги Всеволода сохранила Лаврентьевская летопись[368], об ее этнической принадлежности позволяет судить Ипатьевская, сообщая под 1182 г. о том, что киевский князь Святослав Всеволодич взял в жены сыну Мстиславу «Ясыню из Володимиря Соуждальского, Всеволожю свесть», то есть свояченицу Всеволода – сестру его жены[369]. Еще одну сестру Марии выдали замуж за новгородского князя Ярослава Владимировича, ставленника Всеволода[370].

По другой версии, Мария была дочерью Шварна, князя Чешского[371] (по данным Тверской летописи – «Ческого короля»[372]).

Имя Шварн (также в форме Шварно) встречалось на Руси. Ипатьевская летопись несколько раз упоминает южнорусского воеводу Шварна. Впервые о нем говорится в статье 1146 г.[373], последний раз – под 1167 г., когда «яша Половци Шварна за Переяславлемъ, а дружину его избиша и взяша на немъ искупа множьство»[374]. Большой выкуп, запрошенный за воеводу, свидетельствует о его высоком положении, а тот факт, что нужная сумма нашлась, – о немалом состоянии. Дальнейшая судьба оплошавшего военачальника неизвестна. Вероятно, он был уже не молод – и по вызволении из плена вышел в отставку. Гораздо более знаменит Шварн Данилович, младший сын Даниила Романовича Галицкого, княживший во второй половине XIII в. в Литве. Но это уже совсем иная эпоха.

Филологи, специалисты в области сравнительного языкознания А. Ф. Литвина и Ф. Б. Успенский пришли к выводу, что именно южнорусского боярина и воеводу Шварна следует считать отцом трех сестер, ставших княгинями: «Шварн был знатным человеком, входящим в ближайшее окружение нескольких князей Рюриковичей, словом, принадлежал к тому слою людей, где князьям нередко приходилось выбирать себе жен»[375]. В таком случае почему ряд поздних источников титулует отца Марии Шварна «князем Чешским»?