Медленно шел поезд. И еще раз повезло: ни разу под бомбежку не попал. Хотя видели там и сям на станционных путях разбомбленные эшелоны с эвакуировавшимися предприятиями. На обгорелых платформах – остовы уничтоженных станков: фрезеровочных, токарных, сверлильных… В основном останавливались для бункеровки паровоза. Каждые сто километров – набрать воды, каждые двести – уголь. Постепенно выбрались из прифронтовой зоны, поехали побыстрее.

Стерильная чистота вагона, уход санитарок, медсестер, прием пищи строго по расписанию – это казалось чудом, чем-то несбыточным. Михаилу не верилось. Лежал, дремал, смотрел в потолок. Странное чувство: то ли это волшебный сон, то ли там, на фронте, был сон кошмарный. Некая нереальность происходящего иногда охватывала Михаила, боевые друзья – странное дело – теперь чудились как призраки: то ли были они, то ли не были… Особенно часто вспоминал Игоря Щедрина, все же самым близким другом стал за эти месяцы, да и любопытный парень, конечно, что там говорить. Михаил таких не встречал больше, таких столичных, что ли… Прилучный чувствовал это, а мыслью охватить не мог, тем более сказать словами. Да и не надо, наверное.

Так и ехали: сон, отдых, осмотры, перевязки, прием пищи…

Через неделю внезапно прибыли в Горький. Михаил как увидел знакомый вокзал, едва не прослезился. Здесь он учился до войны целый год, мечтал о службе после училища… А возвратился раненый, без радужных надежд. Зато живой! Захотел написать родителям: за время боевых действий отправил несколько писем, а ответов не получал, потому что менялся номер полевой почты.

Госпиталь оказался в бывшем здании школы. В палате, бывшем классе, на одной стене доска, на другой – портреты великих русских поэтов: Пушкина, Лермонтова, Некрасова.

При поступлении Михаила, как и других раненых, обтерли влажными губками, потом отправили на первичный осмотр врача. Тот осмотрел, улыбнулся:

– Ну что, боец? Женат?

– Никак нет, товарищ военврач!

– Значит, до свадьбы заживет! Верно я говорю?

– Так точно! Разрешите вопрос?

– Валяй!

– А если бы женат был, то до чего бы зажило?..

– А вот женись – и узнаешь! Молодец, чувство юмора есть, быстрее будешь выздоравливать… Санитары, проводите в палату!

В госпитале все чисто, светло, блестит, сияет. Белые простыни, пододеяльники… Одежду у всех отобрали в стирку. Все раненые в исподнем – нательная рубаха и кальсоны. У ходячих еще коричневые халаты и тапочки без задников, прозванные «ни шагу назад».

Несколько дней вновь поступившие отсыпались. Сон и еда восстанавливают силы – нехитрая медицинская премудрость.

На третий день Михаил письмо родителям написал. Отдавали листки политруку, тот проверял – нет ли лишнего? Складывал в треугольники и отправлял на почту. А там за дело брались цензоры. Вычеркивали указания на номера воинских частей, их дислокацию, описание боевых действий. Солдатские треугольники марок почтовых не имели и доходили до адресата быстро, несмотря на проблемы с транспортом. Половина страны переезжала. Кто-то сам бежал при приближении немцев, другие организованно эвакуировались с заводами.

Неделя прошла, стал Михаил уже вставать с кровати. Ходил с костылем, главное – добредал до туалета. Стыдно было, молодые девочки раненым судно подавали. Обязательно в полдень и в шесть часов вечера выходили в коридор, где висел черный репродуктор. Передавали сводки Совинформбюро. Приходилось слышать стандартные фразы: «На… направлении идут упорные бои». А на следующий день передают: эта деревня или город уже в руках врага. Особо отмечались подвиги наших воинов, вроде летчиков Гастелло или Талалихина. Этому, конечно, радовались, и все же тягостно было сознавать, что отступаем, отдаем врагу родную землю…

Однажды Михаил слушал сводки и вдруг медсестричка выкликает его фамилию:

– Прилучный, есть такой?..

– Да, – насторожился он, – а что?

– К вам посетитель на КПП.

– Посетитель? Кто?!

– Не знаю, мне передали, а я – вам.

Удивляясь, доковылял кое-как, а там… мама! О Господи!

В руках корзинка: яйца, кусок сала. Кинулась на шею, принялась целовать:

– Мишенька! Сынок!.. Ранен?!

Отстранилась, осмотрела.

– Куда тебя?

– В ногу и спину осколками. Но уже лучше, встаю, хожу. Не волнуйся! Все позади.

– Это тебе гостинец от селян, чтобы поправлялся быстрее.

Разговаривали на КПП. Караульный маму на территорию госпиталя не пропустил, все же воинская часть. Удивительно, как мама смогла найти госпиталь?! В Горьком он не один, десятки. И адрес в письме не напишешь, а если будет, то цензор тушью вычеркнет. И все же короткая встреча сильно взбодрила Михаила, не виделся он с родителями уже год. Мама постарела внешне, конечно. Война и в тылу нелегко дается. Отец приехать не смог, работа.

Поговорить удалось не более получаса. Прибежала медсестра.

– Быстро в палату! Обход врачей.

Попрощались, Михаил пообещал писать чаще. С фронта пришли два его письма, родители написали ответ, но письма вернулись со штампом «Адресат выбыл».

Обходы были не только ежедневными, утренними, лечащего врача, но и всеми врачами отделения во главе с заведующим. Отбирали кандидатов на выписку: кого в запасной полк, кого в дом отдыха или даже санаторий для восстановления. Но санатории были для командиров или летного состава. Михаилу о выписке думать рано. А через пару дней он узнал, что в тылах госпиталя есть дыра в заборе, через которую можно выйти на улицу. Дыра хорошо замаскирована досками. А сдвинешь две соседние в стороны, потому что висят на одном верхнем гвоздике, – и здравствуй самоволка! Кто-то на рынок бегал за самогонкой, другие – ходоки по женскому полу. В госпитальном халате и тапочках далеко не уйдешь, да и патрули не дремали. А когда и ловили, доставляли в комендатуру, что с раненым сделаешь? Он на излечении, не на фронте, не дезертир, оружие не бросал. Был бы в штатском, можно было приписать попытку бегства. Раненые оправдывались: витамины нужны, соленых огурцов хотел купить, сала, яблок…

Из комендатуры звонили в госпиталь, из него приезжали, забирали «самохода». А действенных мер принять не могли: раненого в наряд на кухню нельзя, на гауптвахту – тоже. Взыскание объявить? Прошедшему ад передовой оно как слону дробина. Бойцы понимали: после госпиталя – запасной полк, маршевая рота и фронт. Сводки с каждым днем все серьезнее, и названия населенных пунктов все ближе к столице. Никто не сомневался, что Москву не сдадут, но… Сдал же Москву Кутузов в 1812-м? Сдача столицы – это еще не капитуляция, не поражение, но очень чувствительный удар. Были те, кто рвался на фронт, даже не долечившись, но были такие, кто жаловался на здоровье, хотя раны зажили, старался задержаться в тылу подольше… Михаил не волынил, но и пафосом не кипел, строго выполнял все предписания эскулапов