несколько взрывов. Действие немецкого фугасного снаряда калибром 75 миллиметров, которыми были вооружены самоходки StuGIII, довольно значительное. Эта самоходка была компромиссом. Корпус, ходовая часть и двигатель – от танка Т-III, а вооружение – от более тяжелого T-IV.

Расчет орудия спереди был прикрыт штатным броневым щитом, а сзади и с боков защиты не имел. Осколки поразили всех бойцов. Самоходки ползли к нашей передовой, а пушка за кустом бузины молчала. Михаил, да и не только он один, понял: расчет погиб.

То, что он артиллерист, Прилучный не забывал.

– Игорь!

– Я, шеф!

– К черту шефа! Мы что, англичане?!

– Есть, командир!

– К «Комсомольцу»! Бегом!

И в десять секунд были у тягача. Бойцы мертвы, пол в кормовой части тягача залит кровью. Затвор пушки закрыт, значит, пушка заряжена и готова к выстрелу.

Вдвоем убрали убитых от пушки. Все в бешеном темпе, счет на секунды. Михаил уселся на сидение наводчика. Немецкие самоходки уже близко, метров сто пятьдесят. Несколько минут, и они ворвутся на наши позиции.

– Снаряд!

Унитарный снаряд с лязгом влетел в казенник пушки.

Быстро работая штурвалами вертикальной и горизонтальной наводки, Михаил поймал в прицел самоходку врага.

– Выстрел! – закричал по привычке. И сам нажал спусковой рычаг.

Бах! – громыхнуло от души. Со звоном вылетела дымящаяся гильза. Михаил приник к прицелу снова. Во время выстрела голову от прицела надо убирать, иначе откатом разобьет лицо.

Попал! Попал, черт возьми!

В оптику четко видна пробоина в лобовом листе StuGIII, из которой шел дым. Но разглядывать некогда. Самоходчики знают, откуда стреляли русские. И очень скоро последуют ответные выстрелы. Успеть бы сделать еще один самим!

Михаил привстал из-за щита, окинул поле боя взглядом. Через прицел невозможно оценить ситуацию, у оптики очень узкий сектор обзора.

Так! Наиболее опасна дальняя по дистанции самоходка, она почти добралась до траншеи. Еще двадцать-тридцать метров, и она будет гусеницами давить окопы и траншею. Прилучный сел на место наводчика, штурвалом горизонтальной наводки довернул ствол, прицелился в передний угол рубки, нажал спуск. Выстрел! Вылетела гильза. Михаил вскочил.

– Бегом!

И тут по кабине ударил снаряд. Взрыв! Михаил упал, мир исчез из его глаз и сознания.

Показалось, что пришел в себя быстро. Но как-то странно. Почему-то раскачивался, как на лодке, плывущей по реке… Хм?..

Открыл глаза – сумерки. Небо. А, понятно…

Понял, что несут его на самодельных носилках: две жерди и между ними плащ-накидка. И сразу боль почувствовал в ноге и спине, не сдержал стон.

– Очнулся, земляк? – спросил кто-то.

Михаил никого ни о чем не спрашивал. И так понятно: ранен, предположительно несут в медсанбат. Только что-то долго. Немецкое наступление началось утром, ранило его где-то в девять-полдесятого. Часов нет, время точно определить невозможно. А сейчас вечер. Нашли поздно?

Носилки поставили на землю.

– Тяжел ты, земляк, все руки отсохли тебя нести, – сказал боец.

– А давно несете?

– Уже часов десять.

Ого! Медсанбат от передовой в двух километрах был, недалеко от штаба полка. Даже неспешным ходом с ношей – около часа… И нехорошая догадка родилась.

– Отступаем? – спросил Михаил.

– А то! Километров десять уже топаем. Да не по прямой. Куда ни сунемся – немцы.

– Так мы в окружении?

– Типун тебе на язык. Непонятно, где наши, где немцы. Везде стреляют.

– Какой полк?

– Разные. Ты из какого?

Михаил замялся. Служба в разведке научила его с информацией обращаться очень аккуратно. Даже в безобидной ситуации лучше промолчать, чем что-то брякнуть, хоть бы самое невинное.

– Военная тайна, – улыбнулся он, давая понять, что шутит, но и от ответа уходя.

– Ну вот, соображаешь! А чего же спрашиваешь?

– Ладно, земляки, промашку дал, бывает… Но еще один вопрос! Ефрейтор Щедрин – есть такой среди вас?

– Да вроде нет.

Михаил вздохнул тихонько.

– Ты бы не разговаривал, берег силы, – вмешался еще один боец.

– Согласен… Попить дайте, – попросил Михаил.

– Это можно.

К губам поднесли фляжку. Вода вкусная, родниковая. В Белоруссии реки и ручьи зачастую болотом отдавали. Вспомнил, как говорил кто-то, что при кровопотере пить хочется. Наверное, правда.

– Ребята, а что со мной?

Бойцы стояли рядом, курили, самокрутки прятали в кулак, чтобы огоньки со стороны не было видно, печальный опыт уже был.

– Ранение в бедро и левую лопатку. Перевязали, а осколок уже в госпитале доставать будут.

Судя по голосам, в группе человек десять. Счастье, что перевязали, тащат, не бросили. Конечно, носилочный раненый сдерживал продвижение группы. Но случись ему быть здоровым, тоже бы нес носилки. Своих бросать – последнее дело. Умрут без помощи, либо немцы добьют.

Уже под утро, когда выдохлись и мечтали о привале, услышали шум мотора по грунтовке – полуторка шла. Остановили, уговорили взять раненого. Михаил разговор слышал.

– Да куда же его? У меня в кузове уже шестеро раненых.

– Как-нибудь в угол, он посидеть сможет, на борт опираться будет.

В общем, уговорили. С трудом небольшой свободный уголочек в кузове нашли, Михаила подняли. Носилки бы не вошли. Сидеть больно, на каждой выбоине спиной о борт бился. Водитель машину медленно вел, понимал: груз деликатный. Сейчас бы на газ нажать и побыстрее вырваться к своим, пока колечко не сомкнулось… Но взаимовыручка на войне – святое дело.

Чудом успели, с рассветом немцы кольцо сомкнули. Но прорвались! И дальше везло. Въехали в какой-то городок, да сразу к вокзалу. А там на путях санитарный поезд. В кабине полуторки медсестричка ехала, она побежала к начальнику поезда, уговорила взять раненых. Все носилочные, нуждаются в хирургической помощи. Начальник, капитан медицинской службы, конечно, отказать не смог, велел грузить.

Санитары перенесли раненых в вагоны. Михаил успел заметить на вагонах красные кресты в белых кругах. Подумал: зря нанесли. Надеются еще наши на порядочность немцев, на Женевские соглашения. Германцы – культурная нация, все такое… Зря! Нацизм превратил многих немцев в моральных уродов. Не всех, но многих. Обстреливали и полевые госпитали, и медсанбаты, и санитарные поезда.

К счастью, поезд задерживаться не стал. Паровоз забункеровался углем и водой и почти сразу после погрузки раненых тронулся.

Михаила, как и других раненых, перенесли в вагон-операционную. Под местным обезболивающим вытащили осколки, перевязали. Процедура малоприятная, но потерпеть можно, не страшно.

– Повезло тебе, боец! – сказал хирург. Еще бы немного, и осколок бы до сердца дошел.

Халат хирурга заляпан кровью, глаза усталые.

Ранить человека легко, трудно потом вылечить, в строй поставить. После операции Михаил почувствовал себя лучше, раны перестали кровить, но болели, особенно при каждом движении. Но все равно радовался, что остался жив. Оказаться в безопасности, на койке с чистым бельем, с медицинским