многие родители, как и Черновы, не смогли устроить детей в эту гимназию и вынуждены довольствоваться латышскими. При этом многие желают, чтобы дети учили язык родителей.

Стараясь как можно реже оставаться в проклятом нашем доме, я металась с прожектом русского образования то к староверам-федосеевцам, то к просветительскому кружку, то просто в гости, где собиралось несколько семей. Рост принимал бесконечных беженцев — комнат не хватало, и ему приходилось уплотнять квартиры, селить людей в бывшую пекарню и лазарет гетто. Я же билась за идею открыть то приходской клуб, то чтения при отделе беженцев.

Утрата надежд как бы освободила меня от страха, о котором я писала: раньше, стоило поссориться, заспорить с кем-то, кто казался опытнее, мудрее, сильнее меня, холод сковывал пальцы, живот и всё естество. Теперь же это пропало. Кровь моя, казалось, уже не могла стать холоднее.

Постепенно я заметила, что начальники от мала до велика вели себя снисходительно, как старшие, как Рост, — ну или просто не видели меня, как тот чиновник, что выписал нам квартиру в гетто. Я заметила, что все женщины, что работали с ними, пребывали на посылках, ничем не распоряжались, кроме столовых и прачечных. И тогда до меня впервые дошло: «подсоветская» — важное слово обо мне, но не решающее; решающее — «девочка».

Это ударило меня током и одновременно показалось пошлым. Возникла перед глазами мать и её поклонение перед эмансипанткой Коллонтай. Но тут же я вспомнила и противоречие, которое открылось мне с её помощью: давая одной рукою свободу в чём-то, удобном ей, другой мать принуждала меня неосознанно искать её благосклонности.

Здесь было то же: сражаясь с большевиками, их ложью и угнетением, и эмигранты, и солидаристы не замечали, как сами низводят женщин до обслуги. Женщинам надлежало не докучать, быть удобными. Это объяснялось военным, боевым временем вокруг, когда лишь мужчины могут быть стойкими и оправдывать доверие немцев. Кроме того, само возвращение к старому церемонному укладу, когда муж стоял выше жены и снисходил к её занятиям, считалось манифестом против большевистской уравниловки.

«Господи, ну что ты выдумываешь, — возмущалась Ирина, — все мужчины устроены так, потому что по-другому нельзя: мы с детьми и, значит, дома. А они работают». Я заглянула к ней вечером, но уставший Николай отдыхал на софе, и она шикала на детей, чтобы не гремели посудой. Тогда я ушла и вернулась утром.

«Всё на том стоит: если дама работает, значит, не всерьёз, не на ответственном месте. Или, значит, детей у неё ещё нет, как у тебя, или вообще она бездетная… Вон коммунисты отменили старые порядки. Дали голосовать! Очень мне это нужно… Деток полно брошенных, беспризорников — вот где женская работа. К тому это наша предрасположенность. Может мужик детьми заниматься? Если и может, то недолго… И вот что ещё: знаешь средь учёных или композиторов хоть одну женщину? Нет? То-то. И не надо нам. Не наше это».

Я слушала её и завидовала, как ловко она управляется с посудой, одеждой, своей дочерью, приёмной дочерью, собой. Как хохочет, достаёт билеты в оперу, обустраивает всех и вся, виснет на рукаве у полицейского, который тащит в участок беженца, повздорившего с лавочником, и отбивает жертву…

Спорить с Ириной не хотелось, потому что иначе пришлось бы объяснять то, в чём я сама не была до конца уверена — и что казалось стыдным. Во мне проснулся голос, бормотавший, что коли я разглядела угнетение (мамино слово) в нормальных отношениях между женщинами и мужчинами, значит, я сама повреждённая, ненормальная, и моя всегдашняя смесь робости и неуместной прямоты в разговорах с другими людьми тому свидетельство. Казалось, даже тело вошло со мной в разлад: обожаемый запах яблок вызывал оторопь, среди бела дня нападала усталость, и даже менструации не начинались вовремя.

Плетясь по набережной и размышляя, не стоит ли подладиться и принимать их снисходительность и опёку как неотвратимое, я была разбужена велосипедным звонком. Сырой и тревожной весной он звучал так же неуместно, как и я со своими вопросами.

Вдалеке, сквозь дождь, стараясь не зацепить сугробы колесом, с разлохмаченными косами и прямой, как у балерины, спиной неслась велосипедистка в лихо скошенном берете. Мне захотелось догнать её и обнять, и, хотя это было невозможно, я тотчас поняла наверняка, что я не одна и что я права: я вижу несправедливость, перекос и, значит, говорю о том. Если другим удобно не видеть — пусть не видят. Но почему я, потеряв дом и родную землю, должна ломать себя и подлаживаться? Раз терять уже нечего и мы переселились в дом мёртвых, почему не разрешить себе быть отчаяннее?

И я разрешила. Как раз отыскалось то, чего беженцам не хватало: книг. А именно — библиотеки. Мы уговорились с Ростом, что пойдём к начальнику беженского отдела с двумя солидаристами, которые служили в штабе Министерства восточных территорий. Это были аккуратные вежливые парни из числа староэмигрантов с такой же, как у Роста, свободной осанкой, но осторожные, как и все служаки. «Возможно, они выскажут свой интерес».

Я составила план: какие книги потребуются, где их брать и как превратить нашу библиотеку в средоточие русской культурной жизни (так и написала). Но едва нас пригласили в кабинет, как я исчезла.

Начальник: Проходите, господа.

Рука подана господам, которые занимают стулья у его стола. Те двое и ухом не ведут, а Рост считывает моё неспрятанное недоумение и как бы извиняется передо мной взглядом: мол, так надо, что уж.

Начальник: Мне сообщили, что у вас есть предложение, касающееся культурной жизни.

Рост (без паузы): Да, мы видим, что моральный дух соотечественников падает и безделье толкает людей на мелкие преступления. Целые семьи месяцами не имеют, чем себя занять. Беженцы ожидают или отправки на работу в Германию, или устройства на здешние фабрики и службы, но, как вы знаете, мало кто дожидается. Люди нуждаются в духовной и культурной пище, а их дети — в развлечении…

Я (желая показать, чья идея): Не менее важна в плане поддержки духа беженцев возможность учить детей русскому языку. И поэтому мы хотели бы предложить организовать такое место — библиотеку. Если такая возможность существует, мы можем изложить план действий.

Начальник (улыбаясь): Подождите, подождите. Насколько я понимаю, инициатива происходит от восточного министерства.

Солидаристы: Айнзатцштаб безусловно заинтересован и может оказать поддержку с формированием фондов библиотеки.

Начальник (Росту): И в чём же заключается план?

…Рост бросился рассказывать, что во Пскове осталась библиотека музея и ещё несколько богатых библиотек и штаб готов снарядить туда экспедицию, учитывая свои интересы в части