Придворные держали нос по ветру и загодя подбивали клинья к будущему преемнику. Вальдерзее был одним из первых, кто использовал ситуацию для укрепления своего положения. Вильгельм как-то выразил желание стать при нем генерал-адъютантом. Вальдерзее оценил комплимент: когда 24 апреля Вильгельм провел свой батальон церемониальным маршем от Темпельгофского поля до замка, принимавший парад генерал-квартирмейстер буквально рассыпался в похвалах выправке и командирским качествам принца.

27 апреля Вальдерзее оказался на официальном обеде рядом с Доной. Они обменялись радостными известиями: Вильгельм почти избавился от влияния Герберта Бисмарка, примирение между Викки и сыном вряд ли возможно — они одинаково упрямы. Злословили об императрице — она буквально обрушила «дождь наград» на либералов и евреев, но друзей это ей не прибавило. Вальдерзее презрительно отозвался в отношении либералов: клянутся в лояльности, но думают лишь о «чинах, орденах и должностях», «эти людишки, которые строили из себя завзятых республиканцев, оказались самыми рьяными монархистами». Его собеседница заметила, что даже свита императрицы против нее, за исключением разве одного фон Зекендорфа.

Вальдерзее все еще был во власти параноидальных подозрений насчет того, что Викки фактически захватила в свои руки бразды правления, но был не прав — Бисмарк никогда бы этого не допустил. Он отметил, что Фриц неспособен выслушать до конца более или менее объемный доклад, он явно «не в силах править страной». Впрочем, если бы он был здоров, могло быть хуже: «А так все складывается как нельзя лучше; все с надеждой смотрят на молодого кронпринца. Еще год назад — кто бы мог подумать?!»

Кайзеру пришлось выдержать еще одну официальную церемонию — бракосочетание своего второго сына, Генриха, с Ириной Гессен-Дармштадтской, которое состоялось 24 мая. Блеск медалей на его генеральском мундире не мог скрыть ужасающей бледности лица. На праздничное застолье он не остался. «Никогда в жизни мне не доводилось больше присутствовать на таких свадьбах — сердца у всех присутствующих были полны не радости, а печали», — писал Вильгельм в своих мемуарах.

Викки при каждом удобном случае жаловалось всем на узурпаторские намерения сына. Тот пригласил на обед Бергмана — Викки сразу же заподозрила заговор. Между тем 28 мая Вильгельм решил доставить последнюю радость умирающему отцу. В этот день в Тегеле должны были пройти маневры, и он решил завершить их штурмом моста — на канале прямо под окнами дворца Шарлоттенбург. Какова была реакция Фрица, который смотрел на все, сидя в открытой коляске, остановившейся на обочине дороги? Наверняка сказать трудно, но скорее всего он был тронут. Это был первый и последний раз, когда солдаты видели живого кайзера Фридриха III.

31 мая Фриц посетил мавзолей своего отца в парке и простился с ним. Вечером сказал Маккензи: «Сегодня лягу спать пораньше. Устал…» Назавтра предстояла поездка в Потсдам. Первоначально планировалось осуществить ее на борту яхты «Александра», но затем выбрали пароход: там можно было лучше укрыться от пыльного ветра. Когда проплывали мимо облюбованного его дедом острова Пфауэнинзель на Хавельских озерах, кайзер тихо заплакал. Причалив у моста Глинике, все пересели в экипажи и отправились в Новый Дворец, построенный некогда Фридрихом II для нежданных гостей и потому получивший столь незатейливое название (позже он будет переименован в Фридрихскрон — «Корона Фридриха»).

Всем было ясно, что в ближайшее время на трон взойдет наследник, и министр Фридберг ознакомил его с посланием короля Фридриха Вильгельма своим потомкам. Революция 1848 года вынудила его согласиться с введением конституции в Пруссии, но это было против его воли. «Наследники вольны отменить конституцию», — писал Фридрих Вильгельм. Вильгельм I и Фридрих III читали документ и возвращали его в архив. Вильгельм сжег послание, оставил лишь конверт от него, на котором написал: «Содержание доведено до сведения, документ уничтожен». Конверт был отправлен обратно в досье.

Самым крупным успехом кайзера-«либерала» было то, что он заставил Бисмарка отправить в отставку двоюродного брата его жены Иоганны, крайне правого министра внутренних дел Путткамера. Предлог нашелся — министр был уличен в коррупции во время избирательной кампании. Все считали эту отставку делом рук Викки. Бисмарк решил смягчить ее переживания даром в виде 20 миллионов талеров из личных накоплений ее покойного свекра. Ни Фриц, ни Вильгельм такой экономностью не отличались: эта прусская добродетель умерла вместе с первым кайзером.

В то время господствовало мнение, что кронпринц по наущению Вальдерзее активно настроен на войну против русских Гогенлоэ был крайне обеспокоен этими слухами и собирался подать в отставку в знак протеста против подобного уклона в немецкой политике. Сам Вильгельм полагал, что эти слухи — плод развязанной против него кампании в прессе, существенную роль в которой играет Маккензи. Позднее он называл имена еще двух журналистов — участников этой кампании: некоего господина Шнидровитца и месье Жака Сен-Сера из парижской «Фигаро». В том, что касается роли Маккензи, идея не такая безумная, как может показаться на первый взгляд. Тот не раз похвалялся умением находить контакт с газетчиками, и не случайно, что самые жуткие подробности о личности кронпринца проявлялись на страницах зарубежной прессы. Вальдерзее отмечал антипатию к Вильгельму со стороны еврейской прессы — «Пестер ллойд» и «Нейе фрейе прессе». Маккензи объявил себя жертвой нападок рептильной печати, где главную роль играл его соперник врач Бергман. Шотландского врача там называли скрывающим свое происхождение евреем, настоящее имя которого, оказывается, было Мориц Марковиц.

Еще одной заботой Вильгельма была судьба личных бумаг его отца. Не зная, что документы давно вывезены из страны доктором Марком Ховеллом, он пригрозил родителям выставить оцепление вокруг дворца, чтобы ни одна бумага не пропала, — так он и сделал: ночью 14 июня, когда Фриц был в агонии, Новый Дворец был окружен солдатами. После кончины отца Вильгельм хотел учинить во дворце повальный обыск, и Фридберг с трудом отговорил его от этой затеи, убедив Вильгельма, что такая акция произведет неблагоприятное впечатление на общественность. К тому времени, как уже было сказано, все бумаги были в Англии, где они остаются и до сего времени.

За четыре дня до смерти Фриц дал волю своему отчаянию, начертав на клочке бумаги: «Я должен выздороветь, мне еще так много надо сделать!» 12 июня он смог найти в себе силы, чтобы во всех королевских регалиях приветствовать прибывшего с визитом короля Швеции, но это полностью исчерпало его силы. 14-го состояние больного резко ухудшилось; по свидетельству Вильгельма фон Деринга, которое приводит Эйленбург, вводимая ему пища вытекала наружу через отверстие в шее; оттуда же потоком шел гной. Чувствуя, что силы его оставляют, он взял руку Викки и положил ее в ладонь престарелого канцлера — умирающий надеялся, что Бисмарк защитит интересы его вдовы. Первой, кто обнаружил бездыханное тело, была Моретта, зашедшая в покои кайзера поздно ночью.

Вплоть до последнего момента Викки не допускала своего первенца к постели умирающего отца. Ему было позволено лишь ночевать в дворцовых покоях. Он увидел отца только на следующее утро — уже мертвым. Перед смертью Фридрих неверной рукой нацарапал на листке бумаги: «Виктория, дети и я…» Вильгельм истолковал это как доказательство того, что «внутренне он был со мной». В остальном его комментарии свелись к нападкам на мать. «Несмотря на все, она, оказывается, давно ждала смерти отца, готовилась к ней, все тщательно продумала. Не осталось ни одной бумажки, все куда-то исчезло! И никакого завещания или чего-либо подобного!» — говорил он позднее Вальдерзее. Викки со своей стороны писала королеве Виктории не менее эмоционально: «Такого сына ни одной матери не пожелаешь!»