«Зверобой» младшего лейтенанта Чистякова вел бой, оправдывая грозное имя своей машины и самый мощный калибр в бронетанковых войсках. Самоходка капитана Пантелеева превратилась в горящую груду, но краем глаза Саня заметил, что комбат и кто-то из экипажа успели выскочить.

Манихин уже загнал в казенник очередной снаряд, а Лученок, опережая вражеский снаряд, сделал прыжок, выжимая все что можно из шестисотсильного двигателя, взвывшего от перегрузки. Болванка пронзила пустоту, опоздав на мгновения, но через шесть-семь секунд последует новый выстрел.

Чистяков собирался вести огонь лично, но оглушенный, уступил место Коле Серову. Старший сержант был опытным наводчиком, однако расстояние для точного выстрела гаубицы было великовато. Взрыв ударил рядом с «Тигром» и хлестнул по броне веером раскаленных осколков. Гильза вылетела в открытый люк, и Коля Серов, забыв в горячке боя все страхи, орал:

– Бог троицу любит!

– Он дураков не любит! – еще громче выкрикнул Лученок и рванул на скорости к ближайшему убежищу – минометному окопу.

Механик был раздражен, что их слишком смелый командир затеял дуэль с «Тигром», прицельность которого была гораздо выше. В душе он понимал, что их тяжелыми фугасами Чистяков не дает немцу добивать «тридцатьчетверки» или вести огонь осколочными снарядами по пехоте. Но своя жизнь тоже кое-чего стоит…

Лученок мастерски втиснул самоходку в узковатый окоп. Наконец-то они ушли из-под черного зрачка дальнобойного орудия Т-6 с его первоклассной оптикой. Но на спуске младший лейтенант надавил, скорее даже ударил подошвами сапог в плечи самолюбивого механика. Со злостью крикнул:

– Стоять!

Отсюда, с пологого спуска, можно было выпустить еще один снаряд по «Тигру», и Чистяков не хотел упускать эту возможность.

– Коля, огонь!

Оправдывая доверие командира, Серов тщательно прицеливался. Эти недолгие секунды показались экипажу вечностью. Ворочался и подскуливал радист Костя Денисов, застыл, как монумент, Лученок, тихо шепча: «быстрее… ну, быстрее».

Оглушительно ахнула гаубица, и в тот же момент прилетела болванка «восемь-восемь». Она прошла вскользь, смяв боковое ребро рубки. Даже этот касательный удар встряхнул машину от гусениц до командирского люка. Досталось наводчику Серову, которого приложило головой о казенник орудия.

Лученок, уже переключивший рычаг на первую скорость, отпустил сцепление и дал газ. Сорок пять тонн смяли две минометные трубы. Гусеницы перемололи, смешали металл с телами расчета, пустыми и одной недострелянной корзиной с минами.

– Слава богу. Приеха…

Рванули сразу две мины, третья, шипя, как змея, взвилась вверх. Тимофей, не трогаясь с места, без всякого выражения определил:

– Гусеница накрылась…

Но в душе билась радостная мысль, что больше не надо лезть под снаряды, а если повезло, перебило тяги, а может, и маслопровод. Тогда ремонт и никакой войны!

Между тем часть танкистов продолжали вести безнадежный бой. Их подкрепляла ненависть к врагу, желание мстить за погибших братьев, отцов, друзей.

«Тридцатьчетверка» с разорванными, торчавшими лохмотьями подкрылками, посылала снаряд за снарядом вдоль линии траншеи. У наводчика была твердая рука, и снаряды шли точно, разметав притаившуюся «семидесятипятку», расчет крупнокалиберного пулемета, что-то еще, полыхнувшее горящими обломками.

«Тигр» получил последний снаряд от экипажа Чистякова под брюхо. Торопясь утащить в капонир поврежденную тушу с перебитыми звеньями гусениц и лопнувшим колесом, он все же успел всадить снаряд в борт смелой «тридцатьчетверки». Она взорвалась сразу, и смерть экипажа была неосязаемой и легкой.

Еще один Т-34, укрывшись в низине, долбил боковую стенку пушечного дота. Десяток снарядов выщербили воронку глубиной сантиметров сорок, пустили паутину трещин по серой шероховатой поверхности. Но калибр «семьдесят шесть» был недостаточно силен для железобетонной глыбы, а металлические ворота и амбразура находились вне досягаемости танка.

Упорство восемнадцатилетнего командира «тридцатьчетверки», который пытался попасть в узкие пулеметные щели, прервал снаряд 50-миллиметровой пушки, пробивший башенную броню и тело лейтенанта.

Даже Т-70, с его слабой «сорокапяткой» и тонкой броней, удачно вложил несколько снарядов. Разбил пулеметный дзот, наблюдательный пункт, заставил попятиться немецкую штурмовую группу, пытавшуюся перейти в контратаку.

Вокруг небольшого танка все чаще взрывались мины. Снаряды нащупывали цель, и старшина, командир Т-70, благоразумно увел машину в укрытие. Свернув цигарку, он глубоко затянулся раз-другой и подмигнул молодому помощнику:

– И мы кое на что годимся. Доставай консервы, да и по сто граммов принять можно.

Бой угасал. Силы с обеих сторон были истощены. На правом фланге продолжалась редкая стрельба, но их участок пока оставили в покое. Надолго ли?

Иван Васильевич Пантелеев, передав раненых санитарам, осматривал вместе с командиром пехотного батальона окрестности. Склоны высот были усеяны телами погибших. Даже при беглом взгляде угадывалось, что здесь полегли не менее пятисот – семисот красноармейцев.

Второй танковый батальон накрылся почти полностью. Неподвижно застывшие машины, догоравшие или поврежденные, добивали огнем с высот. Среди «тридцатьчетверок» и Т-70 Пантелеев разглядел горевшую самоходку из второй батареи. Значит, там осталась всего одна машина.

«Зверобой» командира второй батареи прорвался сквозь спираль Бруно, подмял ряды колючей проволоки и был расстрелян в упор в ста шагах от вражеских траншей. Возле него догорали две «тридцатьчетверки». Танкистов и самоходчиков, которые успели выскочить и пытались спастись, добили из пулемета. Они лежали вокруг своих машин, на некоторых дымились сгоревшие комбинезоны.

На участке наступления, который поддерживал своей тяжелой батареей капитан Пантелеев, тоже лежали десятки погибших красноармейцев, дымили подбитые танки и две самоходки СУ-122.

Эти две машины огнем гаубиц помогли осуществить прорыв, но сравнительно слабая броня, всего 45-миллиметров, не спасла их от противотанковых пушек. Теперь приземистые «сушки» догорали среди разорванной колючей проволоки.

– Любой ценой, – с горькой усмешкой повторил Пантелеев любимую фразу замполита полка.

И ничего, кроме слов. Ни авиации, ни хорошей артиллерийской поддержки во время атаки, ни толкового руководства. Даже разминировать подходы как следует не сумели. Два танка на минах подорвались. Пехотный комбат, Никита Коньков, щуплый, взъерошенный, с блестящими, недавно приколотыми капитанскими звездочками на погонах, шевелил по-детски пухлыми губами.

– Что творят… вы гляньте.

Из уцелевших дотов и пулеметных гнезд на правом фланге, куда они не сумели пробиться, стучали пулеметные очереди, одиночные выстрелы. Добивали раненых, пытавшихся уползти или спрятаться в воронках. Звенели, набирая высоту, мины, доставая людей в укрытиях.