В описях приказа Тайных дел упоминаются некоторые документы 1660–1661 гг., свидетельствующие о производстве легких орудий: «Государева грамота к нему ж (кн. И. Хованскому. – А. Л.) с милостливым словом, что он вымыслил делать пушки кожаные и впредь ему… такие ж пушки велено делать»[408]. Другая опись уведомляет, что грамота «с милостливым словом за пушечное кожаное дело» послана 29 апреля 1661 г.[409]. В 1662 г. воевода Б. А. Репнин в одной из отписок в Разрядный приказ сообщил, что из Новгорода в его полк были присланы две «пушки кожаных, окованные железом» и, что интересно, в качестве боеприпасов к ним – не картечь, а «ядра пустые»[410].

Кожаные орудия делались на Новгородском и Московском пушечных дворах на протяжении 1660-х гг. По-видимому, результаты применения орудий в боях удовлетворяли русское командование, поэтому вскоре они поступают на вооружение не только солдатских, но и стрелецких полков. Уместно здесь привести слова иностранца И. Кильбургера, высказанные в 1674 г.: «Несколько лет тому назад умер иностранец, который…пушки умел хорошо обтягивать обручами. Из таких я видел еще различные среди стрелецкой артиллерии, которые были обтянуты 18-ю обручами. Но теперь нет никого больше в стране, кто обладает таким умением»[411]. Скорее всего, инициатором применения орудий новой конструкции выступил один из иноземных офицеров, служивших тогда в полках «нового строя» Новгородского разряда. Предложение было направлено воеводе, а тот информировал об этом царя, любителя артиллерийских новинок.

В делах Оружейной палаты сохранилась «роспись мастерам и оружию, сделанному государю в поднос на Пасху» (1660 г.), в которой фигурируют следующие орудия: «Кожаные: пушка ядром в 3 гривенки полковая пешего строю, пушка ядром в гривенку полковая рейтарского строю. Длинною обе по 2 аршина. Делал обе иноземец Яган Фанстолпер». Помета «Дать сукно да тафту» свидетельствует о награде мастера за работу. Ниже перечисляются также «пушка коженая малая на ремнях», «пушка кожаная полковая в станку», а две «пушки коженые» остались «у великого государя вверху»[412]. Но кожаные пушки Ягана Фанстолпера, поднесенные Алексею Михайловичу на Пасху 1663 г., ждала неудача. В селе Братцеве орудия были испытаны на стрельбу, в результате чего их разорвало, а пушкаря «аглушило и опалило».

Несомненный интерес здесь представляют не только легкая пехотная, но и конная артиллерия – так называемые пушки «рейтарского строю». Некоторые материалы Пушкарского приказа сохранили сведения о производстве таких конно-вьючных («на ремнях») пушек. Так, в деле пушечного мастера X. Иванова отмечено, что в 1661 г. он отлил «в приказ Болшого [дворца] 14 пищалей, что с лошадей стреляют»[413].

По-видимому, внедрение небольших «кожаных пушек рейтарского строю» в кавалерийские части было лишь эпизодом, попыткой создания артиллерийского сопровождения кавалерии.

В некоторые пехотные полки поступали легкие переносные мортирки, стрелявшие небольшими разрывными снарядами. В архивной описи из РГИА удалось найти несколько упоминаний об оригинальных орудиях, однако выяснить, когда они были сделаны, не удалось. В документе речь идет, по-видимому, о некоторых экспериментальных пушках. Так, можно встретить указание на «3 пищали железные кованые, длиною по 3 чети аршина, на станку с колесы, из них стреляют косами железными»[414]. Может быть, данные пушки имели прямоугольное сечение и коническую форму ствола – при выстреле лезвия летучих «кос железных» увеличивали поражающую способность.

Числились в московской описи 1695 г. и многоствольные орудия, например: «пищаль кованая о пяти выстрелах, длиною 2 аршина без чети, ядром четь фунта» или «10 пищалей железных ядром по пол гривенке, длиною по аршину по 9 вершков на окованных досках»[415].

Как можно предполагать, появление подобных видов оружия было обусловлено общими европейскими тенденциями в те годы – стремлением метнуть легкий разрывной снаряд на дистанцию, недосягаемую броском руки[416].

Перечислены в описи также «дробовики ручные медные ж весом порознь: дробовик пуд 14 гривенок» – очевидно, это тяжелые (более 20 кг) ружья крупного калибра, стрелявшие «дробом». На обороте л. 54 упоминаются «2 дробовика железные, ушиты медью, ядром по 4 гривенки, длиною по пол 2 аршина, весу не подписано» – это, скорее всего, железный ствол, обмотанный листовой медью. Чуть ниже упоминается «ошиток железной с мерною трубою, весу 4 пуда 2 гривенки» (это, очевидно, недоделанный ствол).

Вообще, эксперименты по «ушиванию» тонкостенных железных стволов медью в экспериментальной практике Западной Европы известны. Они были вызваны «извечной проблемой» – облегчить вес орудия. С двумя такими стволами из собрания ВИМАИВиВС связан один курьез.

Многим специалистам-музейщикам знакома ситуация, когда при изучении того или иного музейного предмета приходится буквально продираться через дебри окружающих этот предмет стереотипов и легенд («по легенде, это принадлежало самому имярек!» и т. п.), и даже когда доказана мифологизированность провенанса, все равно «легенда» не умирает, а продолжает жить своей жизнью. При этом зачастую проявленный здоровый скептицизм относительно датировки и происхождения экспоната не находит поддержки среди сотрудников музея, уверенных в прежней атрибуции.