Лида, взглянув на мать, ответила:

– Сломала.

– Давно? – сокрушенно спросила Ульяна.

– Так давно, что уже и не помню как.

Ульяна вздохнула:

– Многое я в жизни своей пересмотрела-т.

– Рада за тебя, – ответила Лида.

– Да, столько по молодости наворотила… Сама пострадала, и тебе досталось. Сердишься на меня?

– Нет, – ответила Лида. – Мне, знаешь, что помогает? Я стараюсь думать о твоих родителях. Для них ты глупый, капризный ребенок. Я иногда себя твоей мамой чувствую.

– Спасибо. Мне хорошо с тобой. Я так злилась на твоего отца, а сейчас благодарна ему за тебя. Все ему простила только за то, что ты есть у меня.

Ульяна помолчала, потом улыбнулась и спросила:

– Дочь, а как ты думаешь, в чем счастье-т?

Лида, глядя сквозь мать, ответила:

– Счастье – это когда то, что ты делаешь, важно для кого-то и нужно. Когда оценивает кто-то и понимает твои порывы и твою усталость. Не важно где, на огороде или на троне царском.

Когда через три месяца Катя вышла из свадебной машины в белом платье, держась за руку Вити, Миша прошипел Лиде на ухо:

– Я его ненавижу. Смотри, как он передо мной специально красуется. Вот, мол, увел у тебя!

– Ничего, внуки родятся, сразу полюбишь его.

– Внука – да, а его ни за что!

За свадебным столом, ломящимся от блюд и закусок, Миша пытался вести себя достойно. Спиртного на столе не было.

Когда-то Лиду научили жить и праздновать трезво. С этим был согласен и Михаил.

Глаза у Лиды сияли, и выглядела она потрясающе. Она любовалась Катенькой. Один из гостей смотрел на нее так, что Мише совсем стало плохо:

– Одну женщину увели, теперь на вторую глаз положили.

– Ты что? – рассмеялась Лида.

– А что? Иди, вон, может, с тем, который на тебя глазеет, ты счастливее будешь?

Лида ответила:

– Это ты нас с Катенькой такими красивыми сделал, теперь страдай.

Миша улыбнулся и спросил у Лиды:

– А если бы я тебе предложение сделал, ты согласилась бы выйти за меня замуж?

– Не знаю, – ответила Лида, – очень ты ворчливый. Такой брюзга всю жизнь отравит.

Миша и Лида рассмеялись, к ним подошли Витя с Катей.

Катя спросила:

– Что, мамочка и папочка, весело оттого, что от дочки непослушной избавились?

– Да, я наконец-то теннис в одной комнате поставлю, – ответил Миша.

– Папочка, мы с Витей часто приезжать к вам в гости будем, не расстраивайся.

– Зачем это? – спросил Миша.

– Затем, что ты все равно лучше всех. Я очень рада, что выросла под присмотром такого мужчины, как ты.

Мише на глаза навернулись слезы, он повернулся к Лиде и сказал:

– Ты слышала? Теперь ты понимаешь, что не права, доказывая, будто Витька и тот, который на тебя глазеет, лучше меня?

Лида беспомощно всплеснула руками.

Через год родился первый внук.

– Ну, бабушка, не знаю, что и сказать тебе на этот факт, – сосредоточенно глядя на малыша, пробубнил Миша, – мужского в нем пока мало чего высвечивается. Пищит, за собой не убирает, за мамкину титьку держится.

– А ты ему ружье хотел охотничье подарить сразу? – спросила Лидия.

– Не ружье, а поговорить по-мужски хотелось бы.

– Дедушки, они все такие, – сказала Катя Виктору, который гордо возвышался над толпой родственников и друзей, собравшихся посмотреть на чудо природы.

– Вот ведь, ничего особенного, – продолжал философствовать Миша, – а что радует? Что все как у всех: ручки, ножки, пальчики, глазки, пяточки. В любом деле ищешь чего-то новенького, кроме как в человеке. Радует системность и стабильность передаваемых деталей. А главное – соображать пытается. Смотрит так, как будто это мы тут все новенькие, а не он. Имя-то еще не придумали?

– Думаем еще. Спорим. Имен много, а ни одно не нравится, – ответил Витя.

– Миша, например, хорошее имя, – предложил Миша.

– Папочка, не подсказывай, – сказала Катя.

– Сами взрослые? – усмехнулся Миша.

– Вот именно – взрослые. Дай нам самим решения принимать.

Витя сказал:

– Я предлагаю Антоном назвать, а Катя не хочет.

– А ты Катю не слушай. Кто мужчина в доме? Антон – значит Антон!

Витя победоносно посмотрел на Катю.

Катя обиделась:

– Почему ты, папочка, против меня?

– Потому что ты женщина! Ненадежная опора – проверено. И, вообще, нас, мужчин, здесь больше, чем женщин, да еще одна из вас – бабушка.

– А ты не дедушка? – спросила Лида.

– Не сравнивай ба-а-абушку с дедушкой! Мы с тобой, Антошка, таких дел наворочаем! Я много чего умею и тебя научу.

С рождением внука Миша ожил. В нем открылось второе дыхание и, кокетливо поглядывая на Лиду, он часто спрашивал:

– Ну, что? Как я тебе, нравлюсь в роли дедушки?

– Ты прямо как в медовый месяц, – смеялась Лида.

– А почему бы и нет? У нас с тобой жизнь только начинается, глупая! Это молодые думают, что нам ничего не надо, а только теперь все по-настоящему и надо, когда амбиции позади, все болезни характеров стерты. Я только теперь себя счастливым по-настоящему почувствовал. Всегда так боялся пятидесятилетия своего, а теперь понимаю, как это здоровско быть мудрым, надежным, значимым. Это только в нашем возрасте почувствовать можно. Молодость – это болезнь, Лидочка, и выздоравливают не все.

Лида улыбнулась и сказала:

– Я люблю тебя.

– Что? – переспросил Миша.

– Я люблю тебя, – повторила Лида.

– Лида, ты это сказала или мне послышалось?

– Я это сказала.

Миша смотрел на Лиду, и в его глазах блестели слезы:

– Я и сказал, что все только начинается! Знаешь, в чем обман молодости? На романтику все силы тратятся, на поиски остроты ощущений, вместо того чтобы жить. А надо добрые дела делать и в сердце их сохранять, чтобы к старости сердце было полно добра. Тогда и старость – в радость.

* * *

Шли годы. В мир ворвалась новая идеология – мнимой свободы и распутства. Рушились основы семьи, брака, порядочности и ответственности.

Пришел новый век, принеся с собой новые болезни.

Губительные волны вседозволенности и непослушания били в стены крепости под названием «семья Лидии», устроенной когда-то по законам души, по потребностям души, а не тела. И сквозь стены этой крепости только изредка слабым шорохом проникали вести о том, чем живут люди. Люди мира сего.