забора. Он принялся барахтаться, точно муха, угодившая в паутину. Его пронзительный визг был похож на женский:

— Уберите её! Уберите! Не подходи, сука!..

На лице Маргариты вновь появилось что-то похожее на внутреннюю борьбу. Она остановилась в метре от вопящего Гены, затем повернулась и на четвереньках помчалась вдоль ограды.

Со двора выскочила Валентина и побежала за ней. Борис, Виталий и Прапор двинулись следом. Гена продолжал скулить и охать, стараясь выбраться из кустов, страх в его глазах сменился злобой.

На детской площадке Маргарита остановилась, вцепилась обеими руками в стойку качелей. Было похоже, что её тело продолжало рваться вперёд, в то время как руки, повинуясь остаткам рассудительности, крепко сжимали стойку качелей. Маргарита застонала жалобно:

— Хесс… Хесс…

А потом она уже не в силах была держаться. Пальцы расцепились и серое существо, уже совсем мало похожее на человека, помчалось дальше.

В жизни Бориса было много тяжёлых моментов. Например, когда он нёс гроб, в котором лежал отец. Погода в тот день была ясной, лето только начиналось, солнце палило, птицы радостно щебетали. И это его злило. Он внушал себе, что должен в этот момент испытывать умиротворение, ведь, как говорили соседи-утешители, отец отмучился и сейчас находиться в лучшем мире. Однако никакого умиротворения и даже грусти не было и в помине. Только злость. Он ненавидел это яркое летнее солнце, этих птиц. Ему казалось, что вселенной наплевать, что одним хорошим человеком стало меньше. Его бесило, что поставлена жирная точка и то, что было написано до неё, уже не перепишешь, не исправишь. Неся в тот день гроб, он проходил стадию, которую, пожалуй, проходят все, кто потерял близких. Это было острое ощущение несправедливости, осознания, что мир устроен неправильно, потому что в нём существуют рак поджелудочной железы, не дающий никаких шансов, и слёзы на глазах матери.

Сейчас он чувствовал себя так же, как на похоронах отца. Все шли за Маргаритой, но это шествие было не чем иным, как похоронной процессией, проводами в последний путь. И так же, как тогда, всё вокруг вызывало злость. Недвижимый воздух, серое небо и особенно — бледное светило, которое казалось олицетворением равнодушия. В отношении Маргариты жирная точка уже поставлена и ничего не перепишешь. Она обречена. Что может быть хуже, чем глядеть на ещё живого человека и понимать: с ним всё кончено?

Добежав до поля, Маргарита споткнулась о поросшую сухой травой кочку. Упала и дальше поползла на коленях. Никто не пытался догнать её, понимая, что все усилия и уговоры окажутся напрасными. Валентина медленно передвигала ноги и тихонько плакала. Она глядела в землю перед собой — смотреть на подругу не могла, сердце разрывалось.

Возле периметра Маргарита оглянулась, оскалилась, будто говоря: не приближайтесь ко мне, я больше не она! Я — оно!

Борис больше не видел в чертах её лица внутренней борьбы. Чудовище победило. Серое существо пересекло периметр, на четвереньках отбежало метров на двадцать, а потом буквально нырнуло в чёрный песок, но не погрузилось в него полностью. Тело той, кто совсем недавно была женщиной по имени Маргарита, завибрировало и словно бы начало тонуть в песке. Исчезли ноги, руки, туловище. Последним исчезло бледно серое, как рыбье брюхо, лицо, на котором теперь отражалось блаженство. Изнывающее от адских мучений существо словно бы получило дозу морфия, и все страдания остались в прошлом.

За тем, как пропала в песке Маргарита, наблюдали все, не считая бабы Шуры, Марины, Капельки и Вероники.

Кеша стоял неподалёку, скрестив руки на груди. Он был доволен. Ему всегда нравилась Маргарита — странная, но интересная женщина. И теперь она с Хессом. Ну не чудесно ли? Для неё все страхи и тревоги закончились, а для него стало одной заботой меньше. За это можно и газировки выпить — в погребе ещё остались три литровые бутылки. Газировка с овсяным печеньем — нет ничего лучше.

Валентина так и смотрела в землю перед собой. Она выглядела измученной, на грани. В глазах блестели слёзы. Прапор стоял метрах в трёх от неё и, судя по виноватому виду, корил себя за бессилие. Впрочем, такой же вид был и у Бориса с Виталием.

Но только не у Гены. Тот буквально задыхался от возмущения. Какое-то время он молчал, буравил всех злыми влажными глазами, а потом его прорвало:

— Ну и что теперь, а? Я вас спрашиваю, что нахрен, теперь будем делать? Эта тварь может вернуться!

Борис в этом сомневался. Маргарита теперь там — полностью там, — а потому не может снова оказаться здесь. Была уверенность, что подлый мир не изменит правила, иначе уже сделал бы это.

— Вы все видели, как она на меня напала! — не унимался Гена. Он повернулся на триста шестьдесят градусов, раскинув руки. — Я знаю, что она хотела сделать. Заразить! Сделать меня такой же, как она! Я могу сложить два и два, о да, могу! Ночью она взяла в руки свою паршивую шавку, а потом… потом с ней вся эта хрень случилась! Марго от чёртовой собаки дерьмо какое-то подцепила! Так всё и есть, я могу сложить два и два!

Долговязый Степан и здоровяк Фёдор, которые явились сюда вслед за Геной, поддержали его:

— Точно! Это всё из-за собаки.

К ним присоединились их жёны, Тамара и Зинаида:

— Марго заразилась! Точно заразилась! Ещё вчера нормальной была!..

Эти четверо обитали в доме Катерины, которая исчезла прошлой ночью. Нынешним утром перебрались — после сдвига периметра их собственные дома теперь были в опасной близости от чёрного песка.

— Что если бы она меня схватила?! — брызжа слюной, заорал Гена. — Шла прямо на меня! Вы же видели, как она шла прямо на меня! — он обращался к Фёдору и Семёну.

Те закивали, как китайские болванчики, в их глазах горело негодование. Воодушевлённый поддержкой Гена всё больше распалялся:

— Она была заразная с прошлой ночи и всех нас могла перезаражать! — он поочерёдно ткнул пальцем в Фёдора, Семёна и их жён. — Тебя, тебя, тебя, тебя и меня! Всех нас! И знаете, что я скажу… — повернулся и с презрением уставился на Бориса, Виталия и Прапора. — Вы всё знали! Знали, что с ней эта хрень случилась, но молчали! Мы что для вас, какое-то быдло, которому ничего рассказывать не нужно? Вы, значится, умные, а мы дурачьё?

— Пасть закрой! — процедил Прапор.

— А чего это я должен пасть закрывать? Вы только гляньте на него! — Гена подошёл ближе к своей группе поддержки. — Вы, суки, молчали, скрывали от нас правду, а мы всё это время были