Все молчали, никто не собирался вмешиваться. Две маленькие группы, совсем недавно желавшие разорвать друг друга на части, временно позабыли о вражде.

Кряхтя, как больной старик, Гена перевернулся и на карачках медленно пополз к периметру. Он повторял жалобно:

— Не надо… не надо… — преодолев десяток метров, оглянулся. С его подбородка свисала нить слюны. — Валь, скажи ему! Мы ведь с тобой соседи, много лет рядом жили. Я не хотел так с тобой. Я просто испугался. Скажи, что ты меня прощаешь, ну скажи…

Прапор дал ему пинка. Валентина какое-то время стояла с каменным лицом, а потом что-то внутри неё надорвалось, и она заплакала, отвернувшись. Гена тут был ни при чём, она оплакивала подругу и себя.

Под присмотром Прапора, Гена продолжил ползти.

— Не надо… не надо…

Словно очнувшись от транса, Борис двинулся следом. За ним пошли все остальные, кроме Валентины.

Гена дополз до периметра, остановился.

— Не надо, а? Я буду тихо сидеть в своём доме и слова больше не скажу…

— Вперёд! — безжалостно скомандовал Прапор. — Ползи дальше, и запомни, урод, я до темноты буду стоять здесь и караулить, чтобы ты не вернулся. Буду стоять, пока эти серые твари не появятся.

Из-за упоминания о сумеречных людях Гена совсем утратил самообладание. Он быстро подполз к Прапору, обхватил его ноги руками и принялся громко умолять:

— Отпусти! Отпусти! Не делай этого!..

Прапор ударил его в лоб ладонью, отпихнул, нацелил пистолет в лицо.

— Вперёд! Ползи, я сказал! — он вскинул оружие и выстрелил. Пуля пролетела в сантиметре от головы Гены. — Ползи и думай о том, каким ты был дерьмом, и почему всё так случилось!

С обречённым видом Гена пересёк периметр. Он полз и рыдал, оставляя на чёрном песке глубокие следы. Когда отдалился от границы метров на двадцать, Прапор выкрикнул:

— Всё, урод, поднимайся! Иди домой. Если ещё хоть пикнешь, пристрелю не задумываясь.

Гена, казалось, ушам своим не поверил. Он остановился, оглянулся и долго с недоумением хлопал глазами, пытаясь понять, не послышалось ли ему. Наконец осознал, что Прапор действительно сказал то, что сказал, и продемонстрировал робкую улыбку.

— Я даже не пискну, обещаю! Спасибо! Ну, я пойду, да? Пойду?

— Иди, — махнул рукой Прапор и отвернулся. Он поставил пистолет на предохранитель и сунул его за пояс. Проворчал: — Вот так нужно мразь всякую учить. Они по-другому не понимают, бляха-муха.

Всё ещё глупо улыбаясь, Гена засеменил обратно к периметру. Кеша глядел на него разочарованно. Так ведь всё шло хорошо — лучше и пожелать невозможно. И теперь такой облом. Гора родила мышь. Подвёл Прапор, расстроил. Однако это не повод отказывать себе в газировке и печенье, ведь кое-что хорошее сегодня всё-таки произошло: Маргарита уже там, с Хессом, а Валентина скоро будет там.

— Спасибо, — бубнил Гена. — Я усвоил урок, правда усвоил… Спасибо… Я больше даже не пискну… — впрочем в его глазах снова начали загораться злые искорки, будто противореча словам об усвоенном уроке.

Гена шёл, пошатываясь, как пьяный. Казалось, его ноги вот-вот подкосятся, и он рухнет на землю. Борис подумал, что Прапор всё правильно сделал. Поступок старика — хороший урок, преподнесённый не столько для Гены, сколько для этих двух амбалов и их жён. Теперь можно было рассчитывать, что с внутренними разборками покончено. По крайней мере, до тех пор, пока в пистолете есть патроны.

Прапор подошёл к Валентине.

— Пойдём, до дома тебя провожу.

Она кивнула.

— Я знала, что ты так поступишь.

— Да неужели? — хмыкнул Прапор. — Вообще-то, я и сам не знал. В последний момент в башке что-то щёлкнуло, и я решил дать этому хмырю ещё один шанс. Старый стал совсем, жалостливый. Пойдём, видеть уже не могу этот чёрный песок.

Борис, Виталий, Валерий и Кирилл немного проводили их, затем пошли в Зелёный дом. Валерий был на взводе, по всей видимости, удар по уху подействовал на него как ободряющее средство. Он словно бы даже помолодел.

— С самой юности не дрался, — заявил он возбуждённо. — Лет с пятнадцати. Помню, тогда меня парень с нашего двора сильно оскорбил. Правда, уже запамятовал, что именно он сказал, но не важно, главное, я ему после этого пощёчину влепил. А он мне — кулаком в глаз. В общем-то, на этом драка и закончилась. Потом я хотел в секцию бокса записаться, но мама не разрешила. И вот итог — драться совершенно не умею.

— Вы молодец, Валерий, — похвалил его Борис. — Серьёзно. Если бы вы ту тётку от меня не оттащили, она мне глаза выцарапала бы.

Валерий весь аж засиял, как ребёнок, которому дали конфету.

Во дворе их встретили Марина и Вероника. Они встревоженно поглядели на синяк на скуле Виталия, на потирающего запястье Кирилла.

— Что случилось? Мы стрельбу слышали, — строго сказала Марина. — Это ведь стрельба была, верно?

Из-за приоткрытой двери выглянула Капелька, в её глазах за стёклами очков горело любопытство. Борис рассудил, что в присутствии девочки лучше не вдаваться в подробности. Он махнул рукой.

— Да пустяки.

— Так, повздорили кое с кем немножко, — поддержал его Виталий.

Валерий тоже не остался в стороне. Он заявил бодро:

— Всё хорошо. Не о чем беспокоиться.

Марина с Вероникой не поверили, это явственно читалось в их глазах, а ещё в них отражалось обещание вернуться к этой теме. Борис с горечью вспомнил Маргариту и решил, что им нужно о ней рассказать. И о заражённой серой скверной Валентине. Гена, конечно, тот ещё говнюк, но в одном он был прав: сейчас ничего нельзя скрывать, все имеют право знать, что происходит.

— Ладно, пойдёмте в дом, — позвала Марина. Она повернулась к Кириллу. — Что с рукой?

Он приосанился.

— Да всё нормально. Может, вывихнул немного. Я что зашёл-то… Хотел у вас кофе попросить, если есть, конечно.

После того сна, в котором Эльза уговаривала его вколоть наркотик, Кирилл глаз боялся сомкнуть. А в сон, как назло, тянуло сильно. Кофе он не любил, однако сейчас этот бодрящий напиток был бы кстати.

— Кофе имеется, — ответил Виталий. — Правда, он такой, растворимый. Пойдём, Кирилл, заодно и руку йодом смажем.

— Сделаем йодистую решётку, — поправила Марина.

Кирилл согласился. В прихожей Виталий спросил его:

— Может, ты всё-таки к нам переберёшься? Чего ты один-то?

После небольшого раздумья, Кирилл кивнул.

— Знаешь, Виталь, может, и переберусь. Но позже, лады?

Ему непросто было расставаться со своим домом, в котором, как он верил, до сих пор витала частичка Эльзы. Заложник своей болезненной сентиментальности — про таких говорят «они не могут расстаться с прошлым». Но, что касается дома… Тот находился