которых больше половины — явные спортсмены, вчерашней наглости не проявляли.

Увидев незваных, но ожидаемых гостей, слово сразу взял Федя Комар.

— О, пацаны, — добродушно улыбнулся он, — с Краснознаменки, что ли? Что-то я вас не узнаю никого. Где Кот, Руся, Рыжий, Гера? Где все старшие, с кем разговаривать?

— Со мной, — вышел вчерашний парень, который пытался играть роль «доброго гангстера», — меня Коля зовут. Рыба дразнят.

— А я Федя Комар, — представился Федя. — Слышал, наверное?

«Добрый гангстер» Коля неопределенно мотнул головой.

— Ну что, будем разговаривать? — спросил Федя. — Рассказывайте, чего хотели.

— А че хотели… — хмыкнул Коля-Рыба. — Попросили вот у него, — он кивнул на меня, — чтобы пацанам пару раз в неделю кино посмотреть. Ниче такого. Не у всех бабок полные карманы, а он по рублю за вход заряжает. Мы просто попросили, а он полез в это самое… Чего тут разговаривать — темы не вижу. Че ему, впадлу пару фильмов пацанам поставить?

— Он тебе сказал, что с людьми работает? — спросил Комар, и из голоса его пропало дружелюбие. — Сказал, что не один?

— Не помню, — махнул рукой Рыба. — Какая разница, один — не один. Район наш. Мы пришли, попросили по-нормальному, а он отморозился, еще и вас привел. И чего ты мне хочешь сказать, что мы не правы?

— Свой район, — жестко сказал Федя, — бывает у участковых ментов. И у врачей еще. А люди работают там, где захотят. И еще. Мой товарищ, словам которого у меня нет оснований не доверять, — Федя показал на меня, — сказал, что вы вчера нехорошо отзывались об уважаемых в городе людях. Болт на них ложили, типа. Было такое или нет?

— Да гонит твой товарищ, — выскочил вперед вчерашний прыщавый гоблин. — Интригу подводит, чтобы нормальных пацанов лбами столкнуть. Вы за кого вписываетесь вообще, он барыга, на пацанах бабки делает! И кенты его барыги.

— Гонит, значит, — сказал Комар, глядя в пол. — А ты, Коля, подтверждаешь, что такого не было?

— Не помню, — мрачно сказал Коля.

— Тогда давай поступим так, — сказал Комар, — сейчас берем вас, его, ваших старших и едем к людям. И там выясняем, кто, чего и про кого говорил. Согласен?

— Да ну нахрен, — сказал Коля угрюмо. — Еще не хватало головняка из-за каких-то барыг. Пусть живут, нам похрен. Пусть подавятся своими бабками.

— И вообще, — Федя пристально посмотрел на оппонента, — я смотрю, что некоторые здесь начинают борзеть. И пора уже воспитательный час проводить, если в школе пионервожатые вас не воспитывают ни хера. Вас ставили в курс, что «сборы» под запретом?

«Сборами» у нас тогда называли массовые драки, в которых иногда участвовало до нескольких сотен пацанов. После каждой такой акции больничные травматологии наполнялись парнями с переломами и сотрясениями мозга. В худшем случае, со «сборов» везли в морг, к счастью, такие исходы случались довольно редко. В «Сборах» принимали участие в основном пацаны из «пролетарских» районов и рабочих семей. Никто из моих одноклассников подобными вещами не занимался.

— Ставили, — огрызнулся Коля. — Только как это получается, наших пацанов лупят, а мы ответить не можем? Не, такое не катит. Вы сначала решите с «центровыми» и «шанхайскими».

— Ох пацаны, пацаны, — покачал головой Федя. — Порядка не знаете, старших не слушаете… А Пузо сидит? — вдруг безо всякого перехода спросил Федя.

— Сидит, — сказал Рыба, с удивлением.

— Сидит! — передразнил его Федя. — Порешил пацана, ни за что… А ему говорили, чтобы себя нормально вел. Тоже вот, как вы, не слушал никого. Теперь уедет лет на семь, а там плохо… Здесь, на воле не сахар, а там вообще… Думайте, пацаны.

Пузо был одним из авторитетов у «краснознаменских». Сейчас он сидел под следствием за убийство во время очередных «сборов». Позже Комар объяснил нам, что там дело темное, убивал он или нет — не известно, просто слишком надоел и милиции, и преступному миру этот парень семнадцати лет.

— Ладно, че, пойдем тогда, — сказал Рыба неохотно.

— Давайте, давайте! — к Феде будто по волшебству вернулось дружелюбие и хорошее расположение духа. — Старшим привет передавайте. И вот это, — Федя протянул «краснознаменским» пакет с двумя бутылками водки, которые Витек сегодня утром купил у таксиста.

«Краснознаменские» приняли подношение и мрачно удалились.

— Во, видали? — весело сказал Федя. — Так что, работайте спокойно. Пока, — многозначительно добавил он. — Это ж балбесы, с ними раз и навсегда договориться не получится. Сегодня эти приперлись, завтра другие прибегут.

— Будем решать проблемы по мере их поступления, — сказал я.

— Вы заходите, если что, — сказал нам Федя на прощание.

— Уф-ф… — выдохнул Витя, когда дверь за Федей закрылась. — Кажется, отбились.

Да, на этот раз мы действительно отбились.

Глава 20

Что искренне удивляло меня на первых порах моей жизни в восемьдесят седьмом году, так это умение советских людей выражать свои мысли. Разговаривать. Даже далеко не самые развитые советские люди умели это делать лучше большинства моих знакомых из двадцать первого века. Тот же Федя Комар — отнюдь не доцент и не артист разговорного жанра, но он умел общаться и делал это довольно успешно. Почему эта способность пришла в упадок к моему времени — для меня загадка. То ли мобильные телефоны с СМС-ками виноваты, то ли Твиттер с Тик-током, транслирующие огрызки мыслей…

А затем были выпускные экзамены в школе, которые я, к счастью, не сдавал, предъявив врачебное предписание. Оценки за четверть пошли как экзаменационные, так что, я получил очень даже приличный аттестат. Была торжественная линейка, был выпускной, было напутственное слово классной руководительницы, во время которого и сама учительница, и многие девушки нашего класса сильно расчувствовались. Вот, у меня и моих одноклассников скоро выпускной, а по факту, я их и не знаю толком, я чужой среди них, нормально сойтись получилось только с несколькими, фамилии остальных я едва запомнил.

Именно в такие моменты я чувствовал себя очень чужим в этом месте. Самозванцем. Я получаю аттестат, предназначенный не мне. Слушаю предназначенные не мне слова. Дома у меня родители, которые вовсе не родители. И будущее мое — это чужое будущее, которое я украл. Я пользуюсь чужой жизнью. Никакого кайфа от этого я не испытывал, скажу честно. А иногда это было и вовсе невыносимо — жить в чужом мире.

А в мире творилось странное — простой немецкий пилот-любитель Матиос Руст сажает самолет на Красной площади, без каких-либо проблем преодолев эшелонированную советскую ПВО. В той же Москве почти легально собирается «Память», активисты которой вещают о сионистском заговоре. А в Новосибе — рок-фестиваль. А Горбачев — на комсомольском съезде. А