— Что-то здесь не так, — сказал Абдулов. — Зачем ему идти грабить, если у него дом, работа?

— Надо подробнее его изучить, — подал голос Маслов. — Один скелет в шкафу у него уже нарисовался. Будут и другие.

Дальше помогли товарищи из Комитета госбезопасности, еще раз продемонстрировав, что свои щупальца они раскинули широко и запустили глубоко. Залетел к москвичам на огонек майор из областного Управления. Вежливо поздоровался. Потом забрал подписки о неразглашении. И дал ознакомиться со справкой под грифом «Совершенно секретно».

В справке была не столько конкретная информация, сколько характеристика личности фигуранта. Но сделанная достаточно мастерски, да еще написанная хорошим языком. Чекисты все-таки умеют раскладывать людей по полочкам, инженеры человеческих душ.

Итак, в коллективе Тугоедов скрытен, себе на уме, уважением в связи с этим не пользуется. Вместе с тем не отказывается от участия в общественной жизни, руководствуясь не столько активной жизненной позицией, сколько стремлением не выделяться на общем фоне и не лишаться причитающихся материальных благ. Постоянно стоит во всех очередях за какими-то вещами — импортными тряпками, холодильниками, польскими туфлями, продовольственными заказами. Имеет приусадебный участок. Никогда не отказывается от сверхурочной работы, поскольку за нее хорошо платят. Крайне болезненно воспринимает, если его обходят в каких-то выплатах, начинает кляузничать. Патологически жаден!

— Вот оно, — хлопнул Поливанов ладонью. — Жадность!

— Да они все такие, — поддакнул Абдулов. — У старшего Калюжного вон кличка Куркуль. Тоже недаром получил.

— Жадность — страшная сила, — сказал Поливанов. — Вы себе представить не можете, на что способен кулак, когда видит свою выгоду.

— Да уж представляем, — произнес многозначительно майор КГБ.

Поливанов читал справку дальше. Оказывается, Тугоедов, когда еще не остепенился и якшался со всякой шпаной, имел кличку Заводчанин.

— А вот это интересно, — Поливанов провел пальцем по строчке в документе. — Он у нас активный член ДНД.

— Дружинник! — обрадовался Маслов.

— Через него и вошли в дом! — кивнул Поливанов. — Воспользовались корочкой… Ну что, будем задерживать?

— Вот это разговор, — плотоядно осклабился Ганичев.

— Четвертый неизвестен, — напомнил Абдулов.

— Они его сдадут, — заверил Ганичев, сжимая кулак. — Никуда не денутся, жмурики-мазурики!

Телевизор бравурно вещал:

«Эти молодые ребята, рабочие, инженеры, которые создают гигантские машины и возводят новые города, герои семилетки, являются настоящими строителями. Строителями светлого коммунистического будущего, которое увидит уже это поколение советских людей».

— Строят они, — злобно процедил Грек, которому не по душе пришлась это бравая агитационная речь. — Строители хреновы.

— Да пускай строят, — махнула ладонью Люба.

— Сказочники. С семнадцатого года все в уши льют: человек — звучит гордо. Отдай жизнь за революцию, получишь славу…

— Ну и ладно.

— Да любого из этих героев семилетки тряхни хорошенько, и увидишь — не строитель он, а животное.

— Так уж и животное? — Любу покоробила категоричность Грека.

— Животное. Ему лишь бы пожрать сладко и в загривок ближнему зубами впиться. Чтобы пайка была и самка… Да, человек — животное. И ему самому выбирать — бессловесная он скотина или тигр-одиночка. А строители всякие — это все от сказочников.

— Ну, не скажи. Ракету вон построили, в космос полетели. Может, еще чего такое построят.

— Они построят. Стойло для всех. Чтобы все стояли и мычали хором. И не будет воли. Свободы. Будет большая тюрьма. Вот что они строят. Потому что те, кто проектируют это строительство, прекрасно знают, что человек животное. Поэтому и строят загоны…

— Да ладно.

— Только знаешь, Любаша, загоны однажды животные прорвут. И тогда времечко настанет — спасайся, кто может.

— Ой, охота тебе, Грек, думы умные думать, — устало произнесла Люба. — Все равно от нас ничего не зависит. Живем и живем, как можем. Берем от жизни все, что можем. И уже хорошо.

— Зависит. Я никогда в стойле жить не буду.

Люба накрыла на стол. Завтракали они в полной тишине. Каждый думал о своем. Грек о сучьей природе человека. Люба о том, что этот мокрушник совсем трогается умом. И что от него дальше ждать — одному богу известно. И что самое противное — она понимает, что все кончится плохо. Но решиться ни на что не может — ведь страшно до тошноты. Где только ее былые бойкость и бесшабашность?

— У своей подружки была? — спросил Грек.

— У Надюхи, соседки Калюжных?

— О ней и разговор.

— Была. Младший, говорит, в деревню умотал. Старшего с работы выгнали, тот целыми днями сиднем в доме сидит.

— К ним никто не ходит?

— Никто. Замкнулись они как-то последнее время. Раньше чаще выплясывали да концерты давали — соседи только и успевали за заборами прятаться.

— Бакланы, — отметил Грек. — Вздорные люди.

— Да, не слишком надежные.

— Тебя не спрашивают.

Люба замолчала. Грек успел ее выдрессировать не хуже, чем Дуров своих мышей. — А ведь раньше ее никто не мог заткнуть. А теперь парализовывало осознание того, что этот человек может придавить ее как муху, черкануть пером по шее и тут же забыть о ней, будто ее и не было.

Грек почесал подбородок. Настроение у него было грозовое. На душе скребли кошки. Причем не первый день. И это не к добру. Он обычно чувствовал надвигающуюся на него бурю, как ощущают старики перемену погоды.

— Вот что, Любаша. Ты сегодня к ней сходи, проведай.

— Так я вроде послезавтра обещала.

— А сходи сегодня. Винца купи, — Грек положил пятерку на стол. — И разузнай, как и что.

— Хорошо, — пятерка исчезла моментально.

— Вот после обеда и сходи.

Грек встал, резко переключил программу телевизора. Люба чуть не застонала, боясь, что он сорвет переключатель. По второй программе пел хор:

А ты улетающий вдаль самолет

В сердце своем сбереги…

Под крылом самолета о чем-то поет

Зеленое море тайги.

Грек злобно уставился на экран, будто раздумывая, расколотить его или не стоит.

— Чтоб вам в этой тайге сдохнуть, опарыши, — прохрипел он и резко выдернул вилку шнура. Экран погас.

Около полудня Абдулов ворвался в кабинет и огорошил всех известием, что нашел пистолет погибшего участкового и похищенные облигации. Источник ему сообщил, что какие-то урки сделали схрон на чердаке дома по улице Малышева, где располагается газета «Урал». Осмотрел тайник — там лежали «ТТ» и облигации с убийства. И еще обрез охотничьего ружья.