class="p1">– А ведь Лидия Петровна выдала мне прощальный паек! – Она вытащила из сумки небольшой мешочек, как две капли воды похожий на тот, в котором я носила ей передачу от директрисы – в мешочке было полбуханки хлеба, пакетик пшена и приличный кусочек сала с розовыми мясными прожилками.

– Вот здорово! Жалко, ножа нет. Можно, я откушу от сала?

– Нет, – покачала головой Сабина, – нельзя. Нужно девочек подождать.

«Вот черт, притащились на мою голову: теперь всегда придется их ждать и с ними делиться, – подумала я и устыдилась: – Ведь они Сабинины дочки, она так из-за них переживала».

Дочки примчались назад очень быстро, и Ева закричала еще издали:

– Это Зоологический сад! Я ходила туда с зоологическим кружком!

Запыхавшись, подбежала Рената:

– От Зоосада начинаются маленькие улицы, можно там поискать пустой подвал. – И вдруг взгляд ее заострился: – Что это у вас? Еда? Откуда?

– Мне в школе прощальный паек выдали, ведь сегодня – последний день занятий! Но у нас нет ножа.

– Нож не проблема, – Рената вытащила большой складной нож из карманчика своего рюкзака. – Давай, нарезай скорей, у нас со вчерашнего дня крошки во рту не было.

Сабина принялась резать хлеб прямо на камне заборчика.

– Подожди, у меня есть полотенце, тоже грязное, но все же лучше, чем чужой забор.

И жадно глядя, как Сабина аккуратно делит хлеб и сало на четыре части, Рената спросила:

– Мы что, всегда теперь должны делиться с этой чужой девчонкой?

Я сперва не сообразила, что это она про меня, но Сабина сообразила сразу. Она закрыла нож, не дорезав сало до конца, и решительно завернула всю жратву в полотенце.

– Что ты знаешь о нашей жизни? Лина – тоже моя дочка, такая же, как вы. Я не умерла здесь только благодаря ей. Так и знайте, я навсегда откажусь от той, которая хоть еще раз скажет, что она чужая!

Я просто обалдела, когда это услышала – кто мог ожидать такой твердости от Сабины, всегда мягкой и уступчивой?

Рената пробормотала какое-то неразборчивое ругательство, но все же смирилась и сказала:

– Ладно, пусть будет так. Ты ведь всегда чужих детей любила больше, чем своих. И давайте наконец поедим.

Я давно забыла вкус хлеба с салом – это было восхитительно! Не хватало только воды, чтобы это райское блюдо запить. Рената спрятала полотенце в рюкзак, и мы двинулись в сторону Зоосада.

Шофер был прав – сюда немцы не стреляли, во всяком случае, не стреляли в тот день. Вдоль улицы стояли небольшие двухэтажные дома с тремя подъездами в каждом, но никто из нас не знал, как искать пустой подвал, а может, даже брошенную жильцами квартиру. И тут я вспомнила про Шуркины отмычки, болтавшиеся у меня на шее со дня смерти мамы Вали. И мы приступили к поискам. Сперва мы стучали в дверь, если кто-то нам открывал, мы извинялись и говорили, что ошиблись адресом. Если не открывал никто, я пускала в ход свои отмычки, и мы осторожно входили в чужую квартиру. На наше несчастье, все квартиры пока что выглядели жилыми.

Подвалы были не во всех домах, а в тех, где они были, все они, похоже, были уже заняты: ведь немцы бомбили наш город уже несколько месяцев. Мы завернули за угол и вышли на другую улицу, там не было палисадников, и дома теснее прижимались друг к другу. Во втором от угла доме мы обнаружили пыльный, затянутый паутиной нежилой полуподвал, запертый большим ржавым замком, который я в два счета открыла отмычкой. Места там было достаточно для нас четверых, и даже мебель кое-какая ютилась в углах – рваная раскладушка, старый двуспальный диван с порванной обивкой, два ободранных кресла и круглый стол. Наверно, жильцы дома давно превратили этот подвал в склад и сбрасывали в него ненужную мебель.

У входа, рядом с дверью в подъезд, мы нашли кран, из которого капала ржавая вода, так что можно было бы этот подвал убрать. Но у нас не было ничего – ни метлы, ни тряпки, ничего, кроме надетой на нас одежды и грязного полотенца из рюкзака Ренаты. Мы стояли и растерянно смотрели друг на друга, пока я не вспомнила Шуркины уроки. Бедная моя Шурка, любимая моя Шурка, спасибо тебе за науку!

– Вы отдохните тут на скамеечке, – предложила я, – а мы с Евой пойдем порыщем вокруг.

Я потянула Еву за руку, и мы удрали прежде, чем они успели нас спросить, где мы собираемся рыскать.

– Ну, а что теперь? – спросила Ева. – Куда мы идем?

После того как я на ее глазах ловко открывала запертые двери чужих квартир, она в меня поверила.

– Нам нужны одеяла, матрацы и подушки. А также немножко посуды, пара ведер и тряпки для уборки, правда?

К этому времени уже стемнело, и в некоторых окнах зажегся бледный свет – то ли от свечей, то ли от коптилок – так что можно было легко определить, в каких квартирах никого нет.

Пользуясь темнотой, мы с Евой проскальзывали в подъезды, открывали пустые квартиры и вытаскивали из каждой всего понемножку – из одной пару одеял, из другой подушки, из третьей ложки-вилки, а из четвертой даже свечку. Все это мы сносили на подвальную лестничную площадку одного из подъездов, все окна которого светились, – в надежде, что так поздно никто уже не попрется по лестнице вниз. Нам повезло, и никто не поперся, пока мы не набрали почти все, что было нужно.

Тогда мы, захватив по одеялу и подушке, вернулись к нашим взрослым дамам и предложили им пойти с нами, чтобы принести все остальное добро. Операцию переноса мы завершили быстро и бесшумно, так что осталось только наспех смахнуть паутину и лечь спать.

– Главная проблема будет с уборной, – вздохнула Рената, когда мы с ней перед сном побежали пописать в кустиках на противоположной стороне улицы.

– Ничего, – успокоила ее я, – частично мы решим эту проблему при помощи моих отмычек, будем бегать в чужие квартиры, когда хозяев не будет дома.

– Я вижу, ты – настоящий кладезь премудрости! – расхохоталась она. Но смяться было нечему – вся моя премудрость была от Шурки, а Шурку безымянно похоронили в братской могиле где-то за городом.

Я смахнула слезу: плакать было некогда, нужно было придумать, как запереться на ночь. К счастью, пока мы бегали писать, Сабина обнаружила на двери ржавую щеколду, которую после нескольких неудачных попыток удалось задвинуть в такую же ржавую петлю. Я легла на матрац подальше от Сабины, опасаясь, что она