Полет Власа был недолог. Счастливое жужжание летящего оборвал глухой шлепок. Перегнувшись через перила, на мраморных ступенях Дворца комиссарша и министр увидели мертвое тело Повелителя Пчел.

По смерти Повелителя Пчел Власа Островом правила дочь его Мелисса. В последние годы жизни покойного к ее правлению так привыкли, что наделение Мелиссы высшей властью казалось неизбежным. Она вернулась к обычному титулу главы государства и именовалась теперь Председательницей Острова. Следует заметить, что, несмотря на свое имя, пчелам, в сравнении с отцом, Мелисса уделяла гораздо меньшее внимание.

В лето пятьдесят первое Великой Революции на Острове случилось страшное землетрясение. Длилось оно малое время, но последствия были велики. Главные же удары случились на Юге, возле Горы. И впервые, сколько хватало памяти островитян, на вершине Горы был замечен дым, и всем было известно, что, если Гора проснется, Острову грозит гибель.

Пострадали не только дома простых людей, но даже часть Дворца. Рухнул флигель, где Повелитель Пчел жил с женой своей Глафирой. Удары стихии застали пожилую женщину в отхожем месте. Перекрытия, однако же, рухнули для Глафиры благоприятно. Дубовые балки сложились так, что между ними остался небольшой просвет. В этом просвете счастливым для себя образом оказалась Глафира. Когда вдову освободили, ее била крупная дрожь. Она ничего не понимала и беспрестанно повторяла, что ни в чем не виновата и что хотела лишь слить воду.

Урон был нанесен и Храму Светлого Будущего. Стражи рассказывали, что Храм, построенный задолго до эпохи светлого будущего, оказался на редкость крепок. Основное землетрясение он выстоял без потерь. Спустя же несколько часов, во время повторных ударов, называемых послетрясением, в Храме осыпались все фрески, что появились на его стенах после победы Революции. Когда осела пыль, глазам изумленных Стражей предстал Собор Преображения в своем превозданном виде.

О чудесном событии было немедленно доложено Ее Светлейшей Будущности Мелиссе. Прибыв на место происшествия, Председательница велела Стражам оставить ее в Храме одну и провела там три часа и тридцать минут. Стражи, чье положение в результате землетрясения также заколебалось, подсматривали за ней в дверную щель – и позднее говорили, что Мелисса не стояла на месте, но перемещалась по Храму, разговаривая с образа́ми.

Вышла Председательница просветленной, и объявила во всеуслышание, что отныне Храм будет посвящен не Светлому Будущему, а Преображению Христову. Известие это тотчас же разнеслось по всему Острову и вызвало горячую радость его жителей. Оказалось, что многие молились об этом всю жизнь, превратив комнаты жилищ своих в домовые церкви.

И монастырь наполнился монахами, несшими до того тайное служение в миру, и настоятелем был поставлен отец Георгий ста девятнадцати лет, помнивший прежнюю монастырскую красу и общежительную жизнь монахов. И, возблагодарив Господа нашего Иисуса Христа, отец Георгий сказал:

Хорошо же надо было тряхнуть островные власти, чтобы вновь они открыли обитель сию.

Я же, грешный, находившийся здесь по должности хранителя прошлого, продолжил свое житие в монашеском чине.

Ксения

Думаю, прав был отец Георгий: не случись землетрясения, всё, вероятно, осталось бы на своих местах. Но тектонические процессы – прошу прощения за каламбур – потрясли Мелиссу, и она сделала то, чего еще вчера делать не собиралась: вернула Храм Церкви.

В государственном устройстве не произошло перемен – так, по крайней мере, казалось. Но, глядя на это событие спустя годы, можно утверждать, что оно стало началом перемен. Удивительным образом Мелисса напоминала свою мать Глафиру, пожелавшую смыть нечистоты. Вернув в общество Церковь, Председательница также вызвала своего рода землетрясение, в конце концов поглотившее светлое будущее с его арестами, убийствами и трудовыми лагерями.

Что до нас с Парфением, то обещанной еще Маркелом квартиры мы так и не дождались, и продолжали жить в коммуналке. Жизнь наша, правда, после Маркелова посещения стала чуть легче. Лукьян, донимавший нас хуже всех остальных соседей, вместе взятых, стал кроток. Он больше не интересовался тем, каким стульчаком мы пользуемся, не спрашивал, какую лампочку мы включаем в кухне, и даже не замерял количество керосина в своем примусе.

С годами ушли и сами примусы. В нашей общей кухне было установлено четыре газовые плиты, разделенные между восемью хозяевами. Пространство под плитами сделала своим домом кошка Зайка, которая совершенно не соответствовала своему безобидному имени.

Зайка была убежденной человеконенавистницей. Приблизившегося к плите она встречала злобным шипением, а чаще – вцеплялась когтями в ногу. Никто не знал, под какой из плит в данный момент отдыхает Зайка: она умела держать в напряжении всех. Всех, кроме Парфения, которого почему-то выделяла, и даже могла порой потереться о его ногу.

Зайку терпели за ее феноменальное умение ловить крыс. Если бы не она, я думаю, крысы в конце концов выжили бы нас из квартиры. До Зайки они шныряли по столам, прогрызали кульки с мукой и съедали всё, что могло быть съедено. Со столов они спрыгивали с глухим плюханьем, которое иногда будило нас по ночам. Об этих непростых временах мы вспоминали в дни Зайкиных загулов, особенно в ночи. Отсутствие этой кошки под плитами означало невозможность ночного похода в туалет: нас, в отличие от Зайки, крысы не боялись.

Другим квартирным бедствием были тараканы и клопы. И тут бессильна была даже Зайка. От клопов совместными усилиями мы со временем как-то избавились, а вот тараканы сопровождали нашу жизнь в коммуналке до ее последнего дня. Мы проливали стыки кроватей кипятком, рассыпали вдоль плинтусов разнообразные яды, но тараканы к ним скоро привыкали и даже начинали ими питаться.

Однажды Лукьян поинтересовался, как боролись с тараканами во Дворце. Когда же мы сказали, что во Дворце их не было, он посмотрел на нас с недоверием. В своей жизни он не видел мест, где бы не было тараканов.

Парфений

За ужином Жан-Мари говорит, что не понимает, как можно было привыкнуть после Дворца к коммуналке. Я отвечаю, что мы привыкли довольно быстро. А дворцовую жизнь, конечно, вспоминали – как вспоминают кино. То, что было не здесь и не с нами.

– А ты бы смог жить в коммуналке? – спрашивает Артемия Жан-Мари. – После княжеских твоих условий?

Артемий пожимает плечами:

– Я там жил. В детстве.

Леклер просит предоставить ему несколько кадров коммунальной жизни. Я говорю, что это скучно, что об этом писали сто раз, и наша жизнь от описанного ничем не отличалась.

– Не отличалась? – Жан-Мари поднимает бокал, и мы чокаемся. – Вы хотите сказать, что во всех коммуналках жили бывшие князья?

– В известном смысле – да, – говорит Ксения. – Вы бы посмотрели на наших соседей.

Жан-Мари смотрит на Артемия.