Надежда Павловна криво усмехнулась.

— Сами себя мы считали очень революционными — отрицали законный брак, подчеркивали, что на пары не делимся, спали друг с другом кто когда с кем хочет. Теперь-то я понимаю, что воду в основном Змей мутил. Федька из провинции, откуда-то из Сибири, кто его родители, понятия не имею, он о них никогда не говорил. Касьянову не нравилось жить в общежитии в комнате, где еще четверо соседей. У меня-то лучше. И девочки под рукой. Я, Белка, Лиса всегда готовы были с ним в койку лечь. Кроме нас, в подвале постоянно тьма народа тусила. Что тут творилось…

Фомина махнула рукой.

— Водка, косячки, секс, разговоры о великом… в общем, настоящие революционеры. И вот однажды Змей, вернувшись домой мрачнее тучи, сообщил плохую новость…

Рассказчица залпом выпила чай.

— Оказывается, Антон не взял академку. Нет, наш бывший сокурсник устроил демонстрацию — вышел на улицу с плакатом «Долой Ленина». Далеко, понятное дело, не прошагал. Его отвезли в отделение, а дальше не ясно, то ли Горкин с собой покончил, то ли его так сильно избили, что он умер.

Надежда Павловна протяжно вздохнула:

— Известие это очень сильно на нас подействовало. И тут Михайлова, которая, как и я, москвичкой была, говорит: «Давайте в память об Антоне что-нибудь хорошее сделаем? Моя бабушка работает в лаборатории, где животных мучают, проверяют на них всякие таблетки. Давайте пойдем туда ночью и всех кроликов выпустим. Я могу спереть ключи». И мы это сделали. Ой, они такие несчастные были, зайчики эти… Я обрыдалась, глядя на них, — лысые, тощие. Раздали зверюшек по знакомым, подопытных-то осталось немного, штук пятнадцать всего. Мы себя героями считали, решили, что являемся членами общества спасения животных, будем дальше братьям нашим меньшим помогать. Через пару месяцев залезли ночью в зоомагазин, хотели щенков-котят забрать и в хорошие руки отдать, но нас в милицию загребли. Представьте себе ситуацию…

Пока в отделение вели, Змей всем шепнул:

— Молчите, говорить буду я, а вы просто со всем соглашайтесь.

«Революционеров» посадили в кабинете, вскоре появился какой-то милиционер, пожилой, и говорит:

— Ну, студенты-художники, объясняйте, как до жизни такой дошли. Надо же, в торговую точку ночью влезли! Чего украсть хотели?

Змей ему в ответ:

— Товарищ начальник, простите! Это я ребят подбил. Невеста моя, вон она сидит беременная, на четвертом месяце. Предложил я ей расписаться, а она губу надула: «Так замуж не зовут, хочу предложение руки и сердца в необычной обстановке услышать. Да, хочу, чтобы ночью в магазине с собачками ты на колени встал». И как с беременной спорить?

Милиционер хмыкнул, вызвал какую-то тетку, и Белку увели. Остальных задержанных в обезьянник сунули. Часа через три опять всех в кабинете собрали, и мужик этот в форме стал им лекцию читать.

— Вот же дураки вы, идиоты! Мало ли чего животастой девчушке в башку втемяшится? Сегодня она ночью к щенкам захотела, а через неделю велит жениху с моста прыгать. Вы опять ему помогать станете?

А ребята уже на холоде посидели, пошептались, линию поведения выработали, давай плакать:

— Дяденька, ничего плохого мы не хотели, решили Белку порадовать.

И мент их выгнал, сказав на прощанье:

— Топайте отсюда, студенты, в следующий раз головой думайте. Кабы не моя доброта, сидеть бы вам, кретинам, за решеткой. Причем долго. Скажите «спасибо», что у меня дочь вашего возраста. Тоже дуреха! Поэтому никуда не сообщу о приводе. Жизнь вам, тупорылым, портить не стану.

Вышли «революционеры» на улицу, Ежик и спрашивает:

— Белка, тебя куда водили?

— К гинекологу, — отвечает та.

Кто-то удивился:

— И как ты врача убедить сумела, что ты ребенка ждешь?

Татьяна захохотала:

— Ну вы вообще дураки! Я на самом деле от Змея беременна.

Все так и присели. Лиса первой в себя пришла, спросила:

— Сашка тоже от него?..

Надежда Павловна, оборвав рассказ, закашлялась.

— У Белки, то есть у Михайловой, уже был один ребенок? — уточнила я.

— Да, — кивнула Фомина, — девочка. Не помню, сколько ей лет тогда было. Три? Пять? Четыре? Танька в институт поступила не сразу после школы, а через год или через два после получения аттестата. Родители ее умерли, Белка с бабушкой жила, их дом рядом с моим располагался, буквально на соседней улице. Компанейская Танька была, веселая, заводила всех приключений. Поплясать, выпить, покурить, с мужиком покувыркаться — она первая. И легко на любое хулиганство соглашалась. Скажет Змей: «Вот интересно, если на крышу машины встать, она прогнется?» Хоп! Танька уже на автомобиль залезла. Но о личной жизни Михайлова не распространялась. Почему ее предки скончались, мы понятия не имели. Один раз только сказала, что бабушка в лаборатории служит. От кого она Сашку родила, мы тоже не знали, но особо и не интересовались. Девочка нам не мешала. Мы ее и не видели до тех пор, пока ребенком бабушка занималась. А вот когда та умерла, Белка поселилась отдельно от нас, вернулась в родительскую квартиру, но все равно каждый день прибегала в подвал. Характер у нее капитально испортился, постоянно ныть стала: «Сашка надоедливая, приставучая, игрушки постоянно клянчит. Я устаю, денег нет, Змей где-то шляется, не помогает…» Короче, из развеселой Белки она превратилась в зануду.

Надежда Павловна встала, включила чайник и вернулась к рассказу.

— Значит, у Михайловой живот растет, а тут Лиса, Ленка Орлова, уезжает куда-то на лето. Осенью возвращается… не одна, с маленькой девочкой. И говорит мне: «Знакомься, это Вероника, моя дочка». Мы тогда день рождения Змея отмечали. Народу — тьма. Я уже слегка пьяная была, поэтому расхохоталась: «Хорош врать, не первое апреля. У кого соплюшку ради хохмы одолжила?» Она разозлилась и отошла, бросила только: «Чего с тобой разговаривать? Протрезвеешь, тогда и поболтаем». Смотрю, Лиса к Змею подкатывает, ребенка ему в руки сует. Федор сначала молча стоял, потом как влепит ей затрещину, как заорет: «Не верю!» Лиса ему тоже оплеуху отвесила и кричит: «Да я анализ крови ей сделаю!» И начали они драться, еле-еле их растащили. Я на тот момент уже совсем веселая была, легла на диван, заснула. И вдруг слышу отчаянный детский плач: «Кушаньки, дайте кушаньки и питеньки!» Открываю глаза — ничего не понимаю. На полу сидит девочка маленькая, совсем крошка, вся в слезах, в соплях. В кресле Лиса дрыхнет, на полу человек десять вповалку. Ну да взрослые гости меня не удивили, у нас наутро после вечеринок так всегда было. Но кто малышку притащил? У меня голова прямо на части разваливалась, но ребенка жалко стало. Кое-как с дивана сползла, сделала малышке бутерброд. Она его с таким остервенением есть начала, что понятно стало: ее дня два кормить забывали. Тут как раз Лиса очухалась и дивную историю поведала…