Ёжик вновь замолкла, давая заключенным время понять смысл сказанных ею слов, осознать их значение и прочувствовать уготовленную им участь. Паузу среди заключенных тут же нарушили самые недовольные:

— Этому не бывать!

— Мы этого не допустим!

— Мы и так тут легкие выплевываем!

— Надо что-то делать!

Один из охранников не выдержал и закричал:

— Не слушайте ее, вы ведь не знаете, кто это говорит, она ездит вам по ушам! Надо во всем разобраться, связаться с начальством и… кх-кхх…

Кто-то из зеков перекинул петельку через шею охранника и принялся его душить. Ворот комбинезона не позволил удушить мгновенно, и надзиратель принялся сопротивляться. Тут же к нему подлетели еще несколько наиболее разгоряченных зеков, блеснуло лезвие заточки, одной, второй, третьей, и полилась кровь… Охранник был уже давно мертв, а заключенные все продолжали тыкать его в живот финками, пока где-то не раздались выстрелы. Новые надзиратели поспешили на выручку товарищу. Зеки пропустили вновь прибывших в центр толпы, обступили со всех сторон, косясь с ненавистью на черные комбинезоны, автоматы и шлемы с красными звездами, но привычка подчиняться и страх перед охраной все еще действовал, хотя уже и утратил былую силу. И тут голос ёжика вновь раздался из микрофонов:

— Если вы не желаете подобной для себя участи, то сейчас самое время взять власть в свои руки и сбросить рабское клеймо! Иначе завтра уже будет поздно! Я призываю вас к действию ради завтрашнего дня, ради жизни, чести и свободы!..

— Ради свободы! — закричал один из зеков, уже давно поседевший старик, проведший на Марсе долгие двадцать лет жизни, и первым бросился на окруженную толпу надзирателей.

Бах!

Одиночный выстрел из ППШа и мертвое тело старика отбросило на добрых несколько метров.

— Всем оставаться на своих местах, твари! — рявкнул начальствующий над охраной.

Зеки с налитыми кровью глазами, рыча, встретили его слова.

— Ради свободы! — вновь зазвучал голос из динамика.

— Ради свободы!!! — вдруг подхватила толпа и сразу несколько десятков заключенных кинулись на окруженных надзирателей.

Бах! Бах! Бах! Тр-тррр-трррр! — градом полетели пули.

— Да воцарится анархия! — были последние слова, донесшиеся из громкоговорителей, и уже затем слегка безумный, торжествующий смех.

Черный поезд на магнитной подушке, украшенный красной звездой на головном вагоне, на всех парах несся по бескрайней марсианской пустыне. За окнами стремительно проносились ржавого цвета холмы, сливающиеся в один сплошной кровавый вихрь.

Беглецы из ГУЛАГа расположились в головном вагоне. Громов-старший молчаливо стоял за пультом управления и задумчиво смотрел вдаль. Юля сидела за столом и уже четверть часа вела расчеты, исписав целый лист непонятными математическими формулами, на все вопросы она лишь недовольно цыкала и гневно просила не отвлекать ее, то и дело задумываясь, и засовывая кончик карандаша в рот. Анастасия и Кики расположились на диване. Кицунэ достала аудиоплеер и любезно поделилась с царевной одним наушником. И лишь Игорек был бодр и весел, разжившись где-то запасом тушенки, он сейчас поглощал одну банку за другой, тщательно выскребая содержимое консервы алюминиевой ложкой.

Денис же стоял у окна, и казалось, даже не замечал мельтешащих за стеклом ржавых барханов, полностью погруженный в мысли. Но думал он отнюдь не о предстоящем взятии Черной башни — научно исследовательской станции, куда направлялся их магнитоплан, где по предположению Юли как раз и находился злосчастный источник искажения времени, а думал он о том, что осталось позади.

«Да воцарится анархия!» — как сказала ёжик напоследок. И анархия действительно воцарилась. Мысли Дениса то и дело возвращались к ГУЛАГУ и обезумевшей толпе каторжников, в которых словно бес вселился. Громов-младший помнил, как они с товарищами с трудом прорывались к поезду, а вокруг разгоралась самая настоящая бойня. Надзиратели с автоматами и плазменными обрезами палили во все стороны, но заключенные, не щадя себя, перли грудью. Где-то что-то горело, где-то уже что-то взрывалось, где-то даже кого-то насиловали, со всех сторон доносились крики, брань, стоны умирающих. Зеки тоже обзавелись оружием и ни о каком подавлении бунта лагерным властям теперь и мечтать не приходилось, все переросло в самый настоящий вооруженный конфликт. А они с друзьями все прорывались и прорывались сквозь обезумевшую, крушащую все вокруг толпу и их, конечно, тоже пытались остановить, причем те и другие, ведь их странная группа по внешнему виду не походила ни на одну из враждующих сторон.

Денис помнил, как Игорек палил из ППШа в пытавшихся преградить им путь надзирателей, получая от этого особое удовольствие, и в своих недавних товарищей зеков, ни на минуту не испытывая от этого какого-либо угрызения совести. Отец будто очерствел после убийства молодого охранника, и, словно солдат на войне, не отставал от богатыря. Хотя, или Денису просто хотелось в это верить, он лишь защищал себя и товарищей. И катана Кики блестела во тьме наотмашь, разя дерзнувших напасть, отрубленные части тела летели в стороны, и кровь из артерий била фонтаном, забрызгивая белые сорочки девчонок. Анастасия, впрочем, никого не убивала, а лишь покорно бежала за подругой, и в ее глазах Денис не видел ни грамма страха. «Да, привыкла царевна к подобным братоубийственным сражениям еще в начале прошлого века, — подумал он, — очерствело сердечко, закалилась душа в кровавом горне гражданской войны. Вон сидит себе спокойно, чуть ли не в обнимку с японской лисичкой, слушает рок, а недавно белая рубаха вся алая от пятен».

Денис сглотнул тяжелый комок, подступивший к горлу. Взглянул на собственные руки, которые сегодня тоже отняли не одну жизнь, и лбом прислонился к холодному стеклу окна. Ржавые марсианские барханы, словно волны кровавого океана, плескались за бортом поезда. «Может, все так и надо? — подумал он. — Ведь все ради спасения мира! Ведь мы все исправим, повернем время вспять, и этого уже ничего никогда не будет. И не будет этих смертей. Ведь так?» Но обычно так любившая порычать и вгрызться в душу совесть сегодня отчего-то свернулась клубком и дремала.

— Эврика! — вдруг воскликнула Юля, и Денис даже вздохнул от облегчения, наконец-то можно выбраться из склепа тягостных дум и послушать успокаивающую речь ёжика, которая точно знает, что делать.

«Поскольку, если уж она в чем-то ошиблась, то лучше сразу пустить себе пулю в лоб, после всего того, что пришлось вытворить, — вдруг зевнула совесть, — поскольку ты с таким камнем на сердце жить не сможешь».

— Что там у тебя, Гончарова? — развернул голову в пол оборота Громов-старший.

— Что, что, — передразнила ёжик. — Расчеты закончила. И согласно им, ровно через двадцать восемь минут нам надо будет пересесть в пассажирский вагон и отцепится.

— Это еще зачем? — отставив опустевшую банку тушенки в сторону, спросил Игорек. — А не проще ли к этой самой Черной башне на поезде подъехать, а уже там…