кукла рядом с бредущей по саду женщиной.

Но сыновья были изображены в виде роз!

А Зина чем хуже?! Почему она не роза?

— Никчемные создания! На их содержание уходило много денег! Ведь так?..

Жадность и зависть сжигали ее изнутри.

Каждую ночь она рыдала, чувствовала, как пылает и корчится ее душа.

Она кусала до синяков руки, чтобы загасить лютую ненависть, что с каждым днем росла в ее душе по отношению к братьям. Но это не помогало. Никакая телесная боль не могла сравниться с тем адом, что бушевал в ее сердце…

Когда ей исполнилось шестнадцать, ее было решено отправить на воспитание к Сестрам Умиротворения.

Синяки на ее руках стало трудно скрывать под перчатками. Родители их увидели. Заметили и застарелые шрамы, говорящие о том, что укусов и ран было много.

Ну и выпытали природу их происхождения.

Вердикт был один: эгоистичная избалованность.

Зина должна была уехать к Сестрам и провести там много, много времени, вплоть до своего совершеннолетия.

Нет, конечно, это заключение могло быть и прерванным, если б Зина исправилась и очистила свое сердце от зависти.

Но Зина понимала с отчаянием, что даже притворится не сможет.

Она рыдала ночи напролет.

Она ненавидела и кляла братьев.

Ее корежило, словно больного эпилепсией.

Зло, что жило в ней, вырывалось наружу ревом и воем и уродовало ее лицо, искажая его.

И тогда Зина решила, что если она не будет жить в родном доме, то и мальчики тоже.

Они были очень дружными.

Они и ее звали играть с ней, но она никогда не соглашалась.

А в это день не позвали. Словно чуяли, что им с нею не по пути.

И тогда она заперла двери в детской и подпалила тонкую дорожку масла, что тянулась из-под дверей.

Она облила всю комнату.

Поэтому вспыхнуло дружно.

Когда хватились, в детской пылало, словно в печи.

Метались слуги, кричала мать.

А Зина слушала, вдыхала запах едкого дыма и гладила пони старшего брата…

Мать не пережила этой трагедии.

Отец замкнулся в себе и больше не говорил ни слова.

О Зина все словно позабыли, но это было и к лучшему…

***

— Мадам Эванс?

Голос молодого герцога выдернул ее из тяжелой дремы. Старуха открыла глаза, попыталась подняться.

— Вы, кажется, хотели меня видеть?

— Да, да, — простонала мадам Зина.

Ее раны заживали трудно. Все-таки, возраст… да еще и сломанная нога.

— Я очень, очень нуждаюсь в вашей помощи! — застонала она. — Тут невыносимо, невыносимо!

— Так зачем же вы переехали сюда? — поинтересовался молодой негодяй, без разрешения присаживаясь в кресло.

Мадам Зина в ярости прикусила губу, глядя, как Кристиан располагается.

«Как он смеет, молокосос, садиться в моем присутствии без моего разрешения! — ее внутренний зверь просто рычал в ярости. — Щенок! Если бы этот сопляк не был породистым, я бы велела его вытолкать взашей. И пустить его ко мне только если он на брюхе заползет!»

Но в его породе и заключалась загвоздка.

Ни вытолкать, ни заставить герцога ползать на брюхе мадам Зина не могла.

И это вводило ее в такую ярость…

В такую знакомую горькую, как желчь, ярость, пропахшую дымом, гарью и горелой плотью…

Но вместо яростных слов она лишь выдохнула шумно и прикрыла глаза.

— А где прикажете жить, — проскрипела она. — В сгоревшем доме? Извините, но я не переношу запах дыма. Пожары меня страшат. Видите ли, у нас в семье в свое время произошла страшная трагедия…

— Я слышал о ней, — вежливо ответил Кристиан. — Очень соболезную.

— Не стоит, — сухо ответила старуха. — Дело давнее. Но вы должны меня понять… Выдержать этот запах… это напоминание о пережитом кошмаре выше моих сил.

— Понимаю, — кивнул головой Кристиан. — В самом деле, понимаю. Это испытание не для дамских нервов. Но что же вы от меня хотите?

Мадам Зина просто захлебнулась от негодования.

— Я полагала, — сухо поджав губы произнесла она, — что вы, как рыцарь, моги бы предоставить мне с дочерьми кров!

Кристиан изумленно вздернул брови.

Удивление его было так велико, что некоторое время он не мог произнести ни слова.

— Простите? — вежливо произнес он, наконец.

— Да что же непонятного, — желчно взорвалась старуха. — Я богата! Я привыкла к всему самому дорогому, удобному и хорошему! Я не могу находиться тут! Но вынуждена! Потому хотела бы, чтобы вы пустили нас к себе на некоторое время! Пока не приведут в порядок мой дом и не выветрится запах гари!

— Однако, — произнес ошарашенный Кристиан. О том, что запах гари может выветриваться месяцами, он промолчал. — Смею напомнить, у вас есть соседи. Вы могли б попросить помощи у них.

Мадам Зина брезгливо поморщилась.

— С двумя незамужними невинными девицами? К соседям? За кого вы меня принимаете?! Я не хочу, чтоб моих девочек скомпрометировали!

— Даже так! А компрометации со мной вы не боитесь?

— Чего же бояться, — высокомерно ответила она. — Кто вас осудит? Кто посмеет? Да и условия у вас получше, чем у большинства моих соседей!

Кристиан прищурил свои синие глаза.

Сейчас они были холодны, как лед.

— Не слишком ли много капризов для жертвы пожара? — спросил он насмешливо. — Тот, кто находится в затруднительном положении, принимает любую помощь с благодарностью, а не выбирает что получше.

Мадам Зина гневно вздернула подбородок.

— Я всегда, — отчетливо и твердо произнесла она, — выбираю самое лучшее. И никогда не буду довольствоваться малым. Я не так воспитана. Жить в невыносимых условиях — это не для меня!

Кристиан снова обвел взглядом покои госпожи Эванс.

— Кое у кого условия намного хуже ваших, — заметил он. — Но этот кое-кто не капризничает и не требует к себе особого отношения.

— На что это вы намекаете? — вспыхнула мадам Зина.

— На вашу падчерицу, Эрику Эванс, — прямо ответил Кристиан. — Вы совершили невероятную жестокость по отношению к ней. Выгнали ее на улицу с младенцем на руках. А к себе требуете милосердия?

Мадам Эванс схватилась за сердце забинтованной рукой.

Застарелые шрамы вспыхнули огнем под ожогами.

— Да как вы можете!.. — выдохнула она гневно. Ее возмущение было таким натуральным, что любой поверил бы в него.

— Могу, — ответил Кристиан. — Я видел, в каких условиях она живет. Вашим