кармана два билета. – Поезд отходит через четверть часа. Рукопись прочтем по дороге. У вас отдельное спальное купе.

– Мы? – повторила она и как-то странно посмотрела на него.

Сесть в поезд с чужаком – сущее безумие, и такое же безумие – обсуждать с чужаками семейные проблемы.

– Знаете, чего мне больше всего недоставало на Ближнем Востоке? Я работал один. Писать тоже очень одиноко. Теперь мы будем работать сообща.

– Согласна, – кивнула она.

Вера Линн. Морское кладбище. Часть первая

БЕРГЕН

Позвольте мне рассказать, как случилось, что корабль затонул.

Все корабли строятся на суше, в том числе и те, что кончают плавание на морском кладбище, обросшие ракушками и морскими звездами, окруженные разноцветными глубоководными рыбами и светящимися организмами, что проплывают сквозь люки и иллюминаторы и давным-давно съели все, что осталось от людей, находившихся на борту. Когда-то эти корабли были сработаны судостроителями, когда-то стояли пришвартованные к пристани, с вымпелами, развевающимися на легком бризе, а полные надежд пассажиры поднимались на борт и толпились у поручней.

Знать не зная, конечно, что с ними случится, но ведь и никто из нас не знает. Иной раз беда, иной раз счастье, большей частью первое, ведь на свете больше страданий, чем удовольствий.

Все годы с тех пор, как последний раз выходила в море, я писала, – но никогда не писала о несчастье, о том, что произошло. Оно таилось в глубине, как асбест в старом доме, как труп в колодце. Пока я в конце концов не поняла, что сохранить умерших живыми можно только одним способом – рассказав о случившемся.

Начиная с дознания в Салтенском уездном суде, состоявшегося в помещении масонской ложи города Будё 24 октября 1940 года, на следующий день после катастрофы, о том, как случилось, что рейсовый пароход «Принцесса Рагнхильд»    затонул в виду острова Ландегуде, наплели невесть сколько лжи, даже под присягой. Немногие специалисты, которые изучали это крушение, единодушно пришли к выводу, что судно подорвалось на английской мине. Но это неправда, оно взорвалось изнутри, по причинам, которые, надеюсь, раскроет этот рассказ.

Возможно, жизнь и зародилась в море, но все рассказы о море начинаются на суше. И этот тоже начинается к югу от Бергена, в богатой усадьбе на северном берегу Фана-фьорда, где я жила с новорожденным сыном Улавом, множеством челяди и мужем Туром, когда он был в городе.

Пасмурный субботний день в октябре 1940 года. Норвегия оккупирована немцами; я, как обычно, замешкалась и вышла поздно. Тур постоянно сетовал, что я всегда и везде опаздываю, а поскольку это была чистая правда, я ужасно злилась. Ясное дело, я никак не могла найти свои документы, а когда вспомнила, что они у Тура в сейфе, даже чертыхнулась. Какой же там код? Господи, забыла. Ах нет, дата рождения старшего сына, только в обратном порядке, по семейной традиции. Дворецкий отпер контору, и я ринулась в кабинет. Ну, так какая же дата? Он ведь не мой сын. 35 – год, 10 – месяц, 12 – день? Я вращала диск, и, к моему огромному облегчению, сейф открылся. Схватив документы, я бегом выбежала на лужайку перед домом, а оттуда к развороту, где конюх погрузил мой чемодан в ожидающее такси.

Нянька с малышом Улавом уже уехала в город; Тур присоединится сразу после деловой встречи в центре.

– Набережная «хуртигрутен»? – Шофер смотрел на меня в зеркало.

Я беспокойно кивнула и дрожащими руками припудрила нос. Плыву на север, впервые с тех пор, как приехала оттуда. Еду домой, нет, не так, ведь четыре года назад, когда я уезжала, закончив дополнительную школу[60], я дала себе слово никогда не возвращаться.

Но тревожилась я не поэтому. Последний год я работала секретарем в управлении порта. Тур был директором «Ганзейской пароходной компании», он-то, хоть и без особого желания, и устроил меня на эту работу. Берген – важный портовый город на западном побережье Норвегии, и информация о движении судов имела огромное значение для разведслужб, которые крутились вокруг нас.

Они нашли меня два дня назад, дождливым вечером, когда я шла на вокзал. Я пишу «они», потому что мужчина в шляпе, выросший передо мной в переулке неподалеку от работы, был абсолютно безликий. Он приподнял шляпу и спросил: «Какие суда отходят сегодня от причалов Фестнингскай и Сколтегруннскай?»

– Что это значит? – спросила я.

– Отвечайте, госпожа Линн.

Решительность и авторитарность тона смутили меня.

– Немецкая флотилия из шести Räumboote[61], – быстро ответила я, – все водоизмещением от ста десяти до ста шестидесяти тонн и дальностью плавания тысяча сто морских миль, оснащены орудиями С-тридцать, задача – тралить мины к северу от города. Кроме того, норвежские суда «П.Г. Халворсен», «Вела» и «Ховда», а также датское судно «Юлиана».

– Скажите, госпожа Линн, у вас от рождения такая прекрасная память?

Я покачала головой.

– Это дается тренировкой, как объем легких и мускульная сила. И весьма избирательно: шахматист запоминает дебютные ходы, не обязательно все прочее. Секретарь портового управления может забыть день рождения родной матери. Но рейсы судов я помню.

По Театергате мы дошли до перекрестка с Хоконсгате. Нервозность моя мало-помалу отпускала, когда он вдруг сказал: «До нас дошли слухи, что в субботу вы собираетесь на север, рейсовым пароходом „хуртигрутен“».

Я почувствовала себя под надзором и в оккупации. «Откуда?…»

– В первом классе «Принцессы Рагнхильд» превосходный музыкальный салон, – продолжал он. – Вдоль бортовой стены стоит честерфилдовский диван с креслами, его сразу видно от входа, над ним большая фотография королевы Мод и принца Улава. Будьте там в первый вечер плавания, ровно в девятнадцать тридцать. К вам подойдет мужчина, пригласит танцевать. От него вы получите дополнительные инструкции.

У меня сжалось горло, а потом и грудь.

– Я путешествую с мужем и младенцем. Что если я откажусь?

Мужчина в шляпе засмеялся и покачал головой:

– Не откажетесь. До нас дошли и слухи о том, что у вас некоторые сложности в браке и вы не раз вели себя вульгарно и неподобающе. Если вы не сделаете так, как мы говорим, не исключено, что соответствующая судебная инстанция будет вынуждена решать, не следует ли лишить вас родительских прав на сына. Музыкальный салон, суббота, девятнадцать тридцать, – сказал он, приподнял шляпу и ушел, а я осталась стоять, задыхаясь и дрожа.

…Такси свернуло на Брюгген, краем глаза я увидела ящики с селедкой и бочки с рыбьим жиром на площади Фискеторв, мы миновали рыболовецкие лодки и яхты, что покачивались