Сергей слушать не стал, забрал нарисованный на куске бумаги план с приметным местом и отправился обратно, к Петелькиной. Слесарь не возражал, он бормотал что-то себе под нос, запивая водкой душевный непокой.

Жена его стирала на улице белье, при виде Травина оживилась.

– Ну что, нашли моего муженька? Сговорились?

– Найти-то нашел, а вот сговориться не удалось, – развел Сергей руками, – только дружков его распугал. Но он уже в зюзю, ваш муж.

– Придет – убью, – пообещала жена слесаря.

Сергей повернулся, чтобы уйти, и, словно вспомнив что-то, остановился.

– Да, деньги он сказал не давать вам, мол, гадалке отнесете. Навроде вашей соседки.

Петелькина сплюнула.

– Вот паразит, чтоб поганый язык его отсох. Я ж к святой женщине хожу, воцерковленной, она с работящих людей, вроде нас, рупь берет, да и не гадает она особо, хоть и сила в ней есть немалая. Если что серьезное, то да, она может и проклясть, и приворожить, ну а так, если плохо все, придешь к ней, выслушает, посочувствует по-бабьи, совет даст, это ж пользительнее, чем водку жрать, разве не так?

– Так, – согласился Травин.

– Не то что эта вот, про которую вы сказали. Та ох с гонором была, не к кому простому ходила, а к настоящей ведьме.

– Да ладно, разве ж такие есть?

– Есть, – категорично ответила женщина. – Есть одна такая, к ней с целковым или лежебоками[10] не сунься, она по червонцу берет, и сила у нее черная, нехорошая. Видела я енту цацу, в больничке нашей фельдшерицей работает, и вроде такая вся из себя прекрасная-распрекрасная, и помочь готовая, и улыбается, а взгляд студеный, холодеет все внутрях. Да я лучше за версту ее обойду, чем дам ей мне поворожить, так что муженек мой неправду сказал, сволочь пропитая.

– Ладно, сначала пусть протрезвеет, потом работу сделает, – Травин в ведьм не верил, – а с деньгами не убудет, рассчитаемся.

Сарайчик Сергей решил отложить на вторник – у него по плану был магазин аккурат на самой границе Рогожска, в Истомкино, неподалеку от нужного места. А вот к соседке заглянул, но сначала проверил, есть ли у него еще в управлении дом.

Дом был. На первый взгляд, ничего особенного ребятишки не сделали, но Травин сразу увидел – тут лестницу подправили, там половицу подтянули, на втором этаже снесли ненужную перегородку и уже начали делать новую, а из остатков сколотили две кровати. И обед был почти готов, возле плиты хлопотала Маша, что-то помешивая половником в большой, отчищенной до блеска кастрюле и одновременно что-то втолковывая Лизе. На девочке был непонятно откуда взявшийся фартук и белый колпак.

– Десять минут, – доложила повариха.

Травин кивнул и пошел к Дарье, по дороге думая, что же такое спросить. Про гадание, или про пуговицу странную, или про то и другое. Когда он еще только осматривал дом, то словам Афанасия значения не придал – мало ли что про людей говорят, ведьма и ведьма. Теперь выходило, что фельдшерица была знакома с жертвой, хотя в материалах дела ничего такого не было, а уж Павел Евсеич-то должен был об этом знать – как-никак под ручку ходили. Подозревать следователя, а тем более соседку в чем-то он еще не начал, не хотелось ему, чтобы и Мальцев, и фельдшерица были в нехороших делах замешаны. Но вот узнать, что могла наоткровенничать Ферапонтова, было необходимо.

Придумывать ничего не пришлось, Дарья встретила его на пороге.

– Как хорошо, что вы так быстро пришли, – она схватила Сергея за руку и потянула за собой. – Вода льется и льется, я уж Петю позвала, он за вами побежал, минут пять буквально назад. Вот, смотрите.

Посмотреть было на что, вентиль в ванной комнате сорвало, и вода выливалась на пол широкой струей. Благо напор был небольшой, и начавшийся потоп еще не перекатил через порог коридора. Травин как был, руками прикрутил вентиль на место, весь испачкавшись и измочившись, потом с него стягивали вещи для просушки, ну а потом они вроде как стали и не нужны.

Новость о том, что у фельдшера местной больницы появился постоянный сожитель, распространилась по Рогожску к утру вторника. Зинаида Ильинична привычно приперла Травина к стенке своей монументальной грудью и, томно глядя в глаза, сказала, что некоторые недостойны своего счастья. И что если он, Травин, не оправдает надежд известной в городе целительницы Дарьи Павловны, то всегда найдутся женщины, готовые его принять и утешить. Но никак не раньше, потому что у фельдшерицы глаз черный.

Сергей поначалу ничего не понял, но подобные монологи повторились несколько раз от сотрудниц коммунхозотдела – будто все они наконец узрели счастье, которое было совсем рядом, и поняли, что теперь оно временно недоступно. Точку в пересудах поставила Люба Акимкина – заехав по пути в исполком за документами, он получил от нее гневную отповедь.

– И чтобы у тебя яйца отсохли напрочь, – закончила пятиминутный монолог машинистка, передавая Травину разрешения на магазин, который открылся совсем недавно. – Кобелина проклятый. Сволочь беспартийная. Лишенец. На дряхлую старуху меня променял, глаза-то свои разуй.

С последним Сергей никак не мог согласиться, фельдшер, без сомнения, была постарше Любы, но во всем остальном давала ей сто очков вперед. Возражать не стал, чтобы не вступать в перепалку, проверки, они сами себя не сделают. До магазина он с ревом и пыльным облаком домчал за несколько минут, почти довел частника до инфаркта, цепляясь к каждой мелочи, и покинул объект почти через час с толстой пачкой предписаний, пригрозив вернуться буквально на днях и очень строго снова все проверить. Выспросил заодно у кооператора, где тут поблизости можно купить кур и сметану, бедный хозяин магазина, постоянно путаясь от пережитого волнения, указал на несколько хуторов поблизости.

Деревня Пешково, на пути к которой старшего кассира кто-то убил, находилась севернее, а участок для личного пользования – неподалеку от дороги, среди сотни таких же полузаброшенных огородов. Сразу после революции горожане пытались выращивать на них картошку и репу, держали кур и свиней, а некоторые даже корову умудрялись вскладчину взять, но потом, когда советская власть снова отпустила вожжи, проще стало купить продукты у нэпманов, чем самому копаться в земле. Часть огородов заросла бурьяном, хотя многие еще держались – засевали свои аршины кто чем.

Строений на многих участках не было, но один из землевладельцев построил целый домик – с резными наличниками и скамейкой под окнами. Аккурат в трех огородах от него находился клочок земли Ферапонтовой пятьдесят на пятьдесят аршин, с небольшим сараем, крытым потемневшей дранкой. Еще у сарая на двери была написана красной краской фраза неприличная, других таких поблизости не наблюдалось. Фразу эту изобразил слесарь, которому за работу заплатили только половину. В ней раскрывалась вся гулящая сущность старшего кассира, что, как Травин узнал из дела, было неправдой.