— Вон у Ивана тоже нашли рак чего-то, — успокаивал напарник Петра. — Он уж совсем было скис, в рот грамма не брал сдуру. Слава Богу, хватило ума плюнуть на все, теперь хлещет водку почище нашего, морду такую, скажу тебе, наел, что ни в какой хомут не пролезет. Так что плюнь и ты.

Вроде бы и успокоился Пётр после таких разговоров, даже выпили они тогда свои 333,3 гэ, то есть две бутылки на три рыла, но, по-видимому, не суждено было ему огорчить врачей и оказаться вдруг здоровеньким. Через три месяца он слег, пожелтел, скукожился.

Жена его, Варвара, крепкая еще баба, вроде бы и горевала, а вроде бы и не очень, как-то по настроению все получалось. Иногда ей даже хотелось, чтоб поскорей все это…

У больного Кобылкина тоже копошились всякие мысли. Он за долгое свое лежание научился думать, до чего раньше руки просто не доходили.

«Со мной все ясно, — рассуждал он, глядя в окно на одинокое, черное от дождя, дерево, — а как они без меня будут? Я хоть и небольшие деньги приносил, но приносил. Пропивал левые да часть премиальных иногда, а получку — ни-ни. А теперь-то как? Младший еще учится, старший, тоже слесарь, только не сантехник, не захотел продолжить династию, ему, видите ли, стыдно в унитазах копаться да сшибать вонючие рубли. На заводе работает. А там по полгода не платят. Вот и ходит с протянутой рукой, и у отца-сантехника ему не стыдно брать эти самые вонючие рубли. Да ладно, Бог с ним, еще образумится, только не поздно бы было».

Потом мысли уплывали куда-то далеко, вспоминалось давнее хорошее и не совсем хорошее, всякое в жизни бывало, чего уж тут греха таить, не был он и для жены радостью, и для детей примером, и опять же с какой стороны посмотреть…

Вспомнилось, как покупал он свое первое ружье. Одноствольное, простенькое, самое дешевое. Но за свои, кровные, честно заработанные деньги покупалось оно. Охотился с ним и на уток, и на куропаток, их было тогда как грязи, на каждом поле, это потом уже они куда-то враз подевались, и никто толком ответить на это не может. Но больше всего нравилась охота на зайца. Он, заяц-то, только кажется смешным да глупым, на самом же деле ума и хитрости ему не занимать. Он, где надо, затаится и пропустит тебя в двух шагах, где надо, и на сотню метров не подпустит. А где: ах! ох! Из-под ног! Да кто бы мог подумать, что в дровах будет сидеть?! Был такой случай: шел по горячему следу Пётр, а косой петлял, сдваивал, скидывал и, наконец, залег. Стоял Пётр у самой норки и раздумывал, как ему поступить: схватить ли хитреца руками иль поднять пинком? Заяц тоже крепко соображал, как ему выпутаться из этого пикового положения, и ни до чего толкового не додумался, как взвиться вверх на два метра. Снег фонтаном, пыль в глаза! Пока проморгался Пётр, заяц был за добрую сотню шагов. Выстрелил, конечно, но просто так, для очистки совести. Разве ж возьмешь на таком расстоянии, это ж какое ружье надо иметь? Как у короля какого или шейха. С нашего завалишь на пятьдесят — и радуйся.

Со слезой вспомнился любимец Гай, чистокровный ирландец. Вот уж умная и культурная псина удалась, прямо всем на удивление. Все с полуслова понимал, только говорить не мог… Да, было время.

Хотел приобщить к этому интересному мужскому делу сыновей, только ничего путного из этой затеи не получилось. Старшего вытянул силком два раза, даже дал выстрелить по еловой шишке, а потом, чтобы закрепить интерес, попросил почистить ружье. «Пусть подержит, погладит, почувствует прохладу стали, тепло дерева», — думал тогда Пётр, но все было напрасным. Младший так сразу наотрез от охоты отказался.

Теперь всему этому пришел конец. Как теперь без ружья, без удочек, без резиновых сапог?… Купил их совсем недавно, с год, наверное, не больше… А почему без этого? Ведь хоронили давным-давно воинов со всеми их доспехами и вещами, и еще Бог знает с чем. Пригодилось ли им это — никто не знает. Наверное, пригодилось, иначе зачем бы они такое вытворяли. Сколько живет человек на Земле, а никто так и не сказал, есть ли она, загробная жизнь. Одни говорят, дурость это, другие утверждают с пеной у рта, что есть. Попробуй тут разберись! А вдруг на самом деле есть эта загробная жизнь, и что тогда, бегать и просить у кого-то там удочки и ружье? Хорошо, если на своего нарвешься, отматерит, но даст, а если финн или прибалт какой? Пожалуй, все это можно решить просто: взять и оформить завещание — и делу конец!

Через неделю Петру стало совсем худо. Он отказался от пищи, лежал молча с закрытыми глазами и совсем не был похож на того шустрого слесаря, способного запудрить мозги любому клиенту.

— Вар… вар… вара, — позвал он жену.

— Чего тебе? — подошла жена, подсунула подушку.

— Позови того… завещание надо… хочу сделать…

— Кого «того»? И какое еще завещание? — не поняла Варвара.

— Такое…

— Что тебе завещать? Стены голые. За душой ни гроша. Или ты припрятал их где-нибудь? — Вдруг ее осенила обнадеживающая мысль. — Скажи так, зачем еще кого-то тянуть сюда.

— Нет, — настаивал упрямо Пётр. — Вези его сюда.

— Господи! Да кого, его-то? Попа, что ли? Может, покаяться хочешь? За грехи свои?

— Нет, не попа, а другого вези…

Варвара сходила к соседям и от них позвонила старшему сыну, сказала, что с отцом совсем плохо и просила поскорей приехать.

— Ну чего он тут? — спросил сын, примчавшись на такси за деньги, что дала жена на покупку костей, — их часто привозят в заводскую столовку и жена бульон из них варит.

— Зовет кого-то. Завещание какое-то хочет сделать. Может, уже заговаривается?

— Что завещать-то ему? Ничего ведь нет такого. — Сын обвел взглядом голые стены.

— А я что говорю!

— Может, какое политическое заявление хочет сделать? Это сейчас модно. Все шишкари так сейчас делают.

— Ой ли? Еще брякнет не то, и выпрут нас из хрущовки. Найдут причину и выпрут. Да и искать ее не надо: за год за свет не плачено. Говорила все ему: заплати, заплати, а он на пивко да на водочку эти денежки, — запричитала Варвара. — Где теперь взять такие деньги? Один гроб две моих получки стоит! Боже ж ты мой!

— Ладно, успокойся, — сказал сын. — Я сейчас спрошу, что ему надо.

Сын бодро вошел к отцу.

— Привет, батя! — сказал он