Автокран там, в смете, все-таки был. Правда, не на шестьдесят тонн, а на шестнадцать, но все-таки, все-таки… Кхазады — страшный народ!

* * *

Рикович позвонил внезапно. После того, как мы с ним плотно отработали на зимних каникулах в Солигорских штольнях, где на месте гибели шахтеров открылся прорыв Хтони, и в Новой Гуте, на тамошних незамерзающих болотах с ядовитыми испарениями, от которых кожа слазит до самых костей у всех, кроме нулевок и сталкеров в скафандрах или костюмах РХБЗ… И вот теперь — телефон завибрировал и на экране высветилось дурацкое слово «Целовальник», которым у меня был подписан Иван Иванович. Медленно выдохнув, я свайпнул по экрану и сказал:

— Однако, здравствуйте.

— И вам добрейшего вечерочка… — голос Риковича источал елей, что обозначало надвигающиеся проблемы. — Не желаете ли автомобильную прогулку на сто семьдесят километров?

— В Хтонь? — обреченно спросил я.

— В нее, родимую, — показушно вздохнул сыскарь. — Поехали, забрали записи камер наружного наблюдения с сервера — и вернулись обратно. Мне проще тебя привлечь, чем по официальным каналам рейд организовывать.

— А куда едем-то? — я не мог не спросить.

— Не лезь поперед батьки в пекло! — отрезал Иван Иванович. — В машине и узнаешь, не телефонный разговор. Оденься тепло, утром будет минус пятнадцать!

— У меня уроки с двенадцати! — попытался побрыкаться я. — И ветрянка в кабинете, готовиться долго!

— В одиннадцать будешь в Вышемире, слово даю. Собирайся! Мы уже тут, — он просто форменным образом выкручивал мне руки!

— За кофе заскочим? — с надеждой спросил я, грустно глядя на замусоленные шиферовские бумажки.

— Будет тебе кофе, обеспечим, — с некоторым сомнением в голосе проговорил Рикович.

Если минус пятнадцать — то лисья доха была бы кстати, но я еще с ума не сошел, в Хтонь в дохе идти. Благо, родной Поисковый батальон обеспечил и зимним комплектом формы, и с собой его демобилизовавшимся тоже давали. Так что толстенная куртка с капюшоном, утепленные штаны и шапка-ушанка мехом внутрь у меня имелись. Оливкового цвета. Конечно — олива для зимы не очень подходит, но в случае необходимости предполагался маскхалат. Его с собой, правда, нам не давали. Да и черт с ним…

Я сунул в рюкзак смену белья, аптечку, бутылку воды, кинул пару банок тушенки и начатую булку хлеба, прихватил лопатку и нож, допил в два глотка вкуснейший чай с чабрецом, швырнул кружку в раковину и, выйдя на лестничную площадку, стал закрывать дверь на все замки.

— На часах — двадцать один тридцать, — сообщил мне Зборовский, который сидел на ступенях со своим кофе. А потом спросил: — Куда тебя несет? Зачем это тебе? Пепеляев, у тебя не жизнь, а сплошная эклектика! Чего ты суетишься, определись уже с генеральной линией и гни ее!

— Не-а, — ухмыльнулся я. — Не пойдет. Слишком много всего вокруг происходит. Понимаешь, Женек, я ведь это… Ну, в состоянии овоща был…

Тут я ненадолго заткнулся, проглатывая часть фраз, которые хотел сказать. Все-таки местный Гоша в больничке пролежал не так долго. И всех прелестей кучи наследственных заболеваний вкусить не успел, ему ведь всего-то двадцать пять годиков, скоро будет двадцать шесть… Это я из тридцати пяти лет жизни пять лет глотал таблетки пригоршнями и передвигался со скоростью галапагосской черепахи.

— В общем, нравится мне жить, Зборовский, — подытожил я. — Жизнь она страшно интересная, и мне очень хочется всю ее пощупать. Но и школу я бросить не могу, потому как школа — это то, что я умею лучше всего.

— Даже лучше, чем бить всяких проходимцев лопаткой? — он кивнул на шанцевый инструмент, который я до сих пор не удосужился подцепить на положенное ему место.

— Даже лучше, чем это, ага, — закивал я. — Дай кофе, а? А то сыскари мои небось какую-нибудь бурду «три в одном пополам с говном» намешают а мне потом — пей…

— Погоди, сейчас! — он сделал успокаивающий жест.

И мэр города, уездный предводитель и земский лидер пошел в свою квартиру и через три минуты вынес мне кофе: в термокружке! Я принюхался и расплылся в довольной улыбке:

— Это что за напиток богов?

— Это с шоколадом, горой сахара и с коньяком. Самое оно для бессонной ночи. Шуруй давай, мир спасать! — хлопнул меня по плечу Зборовский. — Кружку завтра вернешь. Она дорога мне как память, кум подарил! Если меня не будет — супруге отдай.

— Так точно! — щелкнул каблуками ботинок я. — Верну в целости и сохранности!

И побежал по ступенькам вниз, туда, где у подъезда уже слышалось басовитое гудение мотора электроброневика сыскарей. Из открытой двери машины меня уже манил Рикович — в черной броне без знаков различия.

— Давай, давай, шустрее, транспорт ждать не будет!

Я запрыгнул в десантный отсек — прямо с термокружкой в руке, и скинул рюкзак под ноги. Броневик тут же сорвался с места и погнал по вечерним улицам Вышемира к выезду из города. Краем глаза и краем сознания я отметил: работающих фонарей стало больше, проезжая часть и тротуары были освещены гораздо лучше, чем пару месяцев назад.

Не снижая скорости мы проехали один из блокпостов Добровольной Народной Дружины.

— Партизаны, — усмехнулся Рикович. — Бдят! Молодцом!

— А как же? Спасение утопающих — дело рук самих утопающих… — пожал плечами я. — Эффект на лицо: девиантных личностей всех мастей в городе стало на порядок меньше! Так что за спешка-то? Куда мчим?

— Славутич! — сказал сыскарь. — Какого-то черта оттуда Хтонь рванула. Двадцать лет было тихо, а вчера — тварей заметили в десяти километрах, представь себе! Город новый, красивый, опричный, построили в одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, для обслуживания атомной станции, а он и двенадцати лет не простоял — Прорыв! Людей эвакуировали, зона отчуждения, все дела… Переселили в Комарин, в Припять… Знаешь, какой красивый город? Каждый квартал — уникальный! Один — нахичеваньцы строили, второй — эриваньцы, третий — рижане, еще — виленцы, ревельцы, Сунулись туда министерские маги по горячим следам — и вернулись, очень быстро. Потом один повесился, другой — утопился, третий сейчас в дурдоме. Ходил менталист из… Из династии в общем. Вернулся, рукой махнул, сказал что проще забить, мол. Ядрен-батон кидать никто не будет, АЭС близко!