чтобы они были в своем поведении, как подобает святым, не клеветницы, не упивались вином (не порабощенные вином, там он говорит:

δεδουλωμένας οἴνῳ), и чтобы они не были διαβόλους – клеветницами, которые спорят с людьми, друг с другом и вносят раздоры в жизнь[13] (Тит 2: 3).

И вот когда читаешь всего лишь одну эту фразу, то сразу вспоминаешь «Идиллии» Феокрита, где описываются вот такие сварливые старухи-сплетницы, или мимиямбы Герода, героини которых обязательно либо сплетницы, либо пьяницы. Вспоминаешь комедии Аристофана с отрицательными женскими образами; причем как раз пьяницы-женщины выполняют жреческие функции у Аристофана в комедии «Женщины на празднике Фесмофорий». Они скандалят друг с другом, пьянствуют, но ведь они собрались там для совершения религиозного культа! Именно против этого резко выступает апостол Павел.

То есть, смотрите, женщина вне христианства может выполнять те или иные функции, но исключительно в силу принадлежности к своему полу. А апостол, который, как известно, говорит в Послании к Галатам: «…Нет ни мужского пола, ни женского, ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 3: 28), показывает, что женщина, как и мужчина в Церкви, если что делают, то не потому, что они принадлежат к тому или иному полу, а в силу своих личных дарований. Значит, в Церкви пол как бы уходит на второй план: не в силу своего пола женщина может или не может быть диаконом, а в силу своих личных дарований. Вот это очень важно понять. А молчит она только в отличие от пифий, для того чтобы не было внесено в Церковь той нездоровой экзальтации, от которой Церковь как организм мистический действительно не застрахована.

Как апостол Павел в читанном мною месте Послания к Тимофею, так и апостол Петр говорят еще в одном очень важном контексте о женской проблеме в Церкви. Во 2-й главе Первого послания к Тимофею Павел пишет: «Чтобы… женщины, в пристойном одеянии, со скромностью и умеренностью, украшали себя не плетением волос и золотом, или жемчугом, или дорогой одеждой, но добрыми делами, как то подобает женщинам, преданным благочестию»[14] (2: 9–10). Об этом же говорится в Первом послании Петра: «Отличием вашим да будет не внешнее украшение: плетение волос и обвешивание себя золотом, или ношение нарядных одеяний, но сокровенный сердца человек в нетлении кроткого и тихого духа, что драгоценно пред Богом»[15] (3: 3–4).

Опять-таки речь идет об одном: что женщина в Церкви должна занимать свое место не благодаря полу, а благодаря каким-то внутренним своим качествам, благодаря своим личным достоинствам. Потому что мы, конечно, прекрасно знаем из истории, что и в древности женщины иной раз занимали очень значительные места в жизни общества, как царица Хатшепсут, или Клеопатра, или кто-нибудь еще. Но все знают, например, что Клеопатра именно как женщина, чисто женскими средствами добилась своего места, своей влиятельности, о чем вы все читали и у Бернарда Шоу в пьесе «Цезарь и Клеопатра», и, наверное, тем более читали шекспировского «Антония и Клеопатру». А в Церкви этого быть не должно, в Церкви женщина должна занимать свое место, повторяю, не в силу пола, а в силу своих дарований. То, что личное дарование раскрывается в человеке вне зависимости от его половой принадлежности, очень важно понять; это действительно одна из еще не прочитанных истин христианства. Потому что мы во многом еще пока язычники, а не христиане.

Теперь перед нами встает еще много дополнительных вопросов – вопросов нашего бескультурья. Люди должны быть аккуратны вне зависимости от того, мужчины они или женщины. И, конечно, есть какие-то правила приличий в одежде. В конце концов, автор Послания к Диогнету[16] говорит о том, что не внешним видом должны отличаться христиане. Значит, апостолы не призывают в тех двух местах – Павел в одном и Петр в другом – ходить всем женщинам, как это делала кавалерист-девица Надежда Дурова, в мужском обличье, или как это были вынуждены делать в силу жизни в языческом, по сути, обществе мученица Сусанна в IV веке и инокиня или инок Досифей в России XIX века.

Но в Послании к Диогнету прямо и ясно говорится, что христианин не должен выделяться внешним видом. Христианин должен выделяться по «внутреннему сердца человеку». «Внутренний сердца человек» – это главное. Внешний вид никогда ни о чем, кроме как о ложном благочестии, не говорит. Тема ложного благочестия тоже чрезвычайно важна, и ее надо по-настоящему глубоко понять. Потому что люди очень часто [свое вхождение в] христианство, и в православие конкретно, начинают с того, что перестают за собой следить, делаются какими-то нечищеными, немытыми, грязными. Иногда по улице или в метро ходят люди в духовном платье, и их появление вызывает резкое отвращение у всех, кто едет в вагоне, и у меня тоже. Мне приходилось ездить в Физико-технический институт; там поблизости от храма Зарубежной Церкви я встретил таких ужасных священнослужителей этого таинственного для меня образования, что, если бы я не был христианином, я после этого многие, наверное, годы не подошел бы ни к одному храму. Это я говорю не для того, чтобы кого-то обидеть или оскорбить, и не ради памфлета, но именно потому, что здесь начинается то, что мы называем стилизацией. Естественно, что, когда в Египте монахи жили в разграбленных гробницах, у них не было возможности ни мыться, ни стричься, ни одеваться. Естественно, что преподобный Сергий в какие-то периоды своей жизни тоже был вынужден ходить в рваном платье. Но когда это становится стилизацией, это очень опасно, потому что любая стилизация, даже малейшая – это всегда игра. Вот почему я, в общем, так резко выступаю против платков, против благочестивого вида. Не в этом заключается благочестие, не в платках.

Я был как-то в Париже у православных арабов на Литургии. Это студенческая община, все мальчики и девочки семнадцати – двадцати двух лет. Был жаркий летний день, все они были одеты как-то совсем по-пляжному. И, тем не менее, какой светлой и радостной была эта Литургия! Такое ощущение удивительной близости Божией я переживал всего лишь несколько раз в жизни – до такой степени замечательно была совершена Литургия в этой общине, всей этой общиной. Хотя одеты они были так, как летом одеваются студенты.

А когда в жизнь Церкви входит стилизация, это очень страшная болезнь, потому что это актерство, это всегда игра, причем иногда трудно даже бывает понять честному человеку, когда эта игра начинается: тут граница между жизнью и игрой очень зыбкая,