так неподобающе, как негоже глядеть на членов своей семьи. Химена сознавала, сеньор, что родила дочь, не способную избавить от страданий свою собственную дочку – из-за тщеславия, из эгоизма, и потому, что в нашей семье мы не умеем ни плакать, ни выносить приговоры. Если бы Нору породила на свет Химена, она бы покончила с её страданиями гораздо раньше, поскольку самым ценным в моей бабушке был её рассудок, как и у меня. Единственное решение для нашего мира, того мира, который начинается у дверей моего дома и заканчивается во дворе с козой, – это смерть моей сестры.

А у моей матери глаза мечтательницы, но она грезит о мелочах, о разных крошечных вещах. Мне известно, что она желает только радости, а её-то у неё и нет, радость давно иссякла, и я знаю, что на плечи Большой Леи возложена тяжесть, груз в виде моей сестры. И Нора это знает. Помочь умереть Норе – значит помочь умереть раненому животному, разве не так, сеньор?

Моей старшей сестре предстояло направлять меня по жизненному пути – именно так поступают старшие братья и сёстры, но я постоянно думала: нет-нет-нет, моя Нора на такое не способна. Тем не менее она всё-таки указала мне путь, велела мне уехать, потому что меня здесь разлюбят, мне надо уйти и не возвращаться, поскольку мир велик-велик-велик, а семья для того и существует, чтобы её просто вспоминали. Однако в жизни нужно неуклонно идти вперёд и выстраивать свою собственную судьбу. А когда уходят мёртвые, то они всё-таки остаются, поскольку смерть – всего один день, а жизнь – несколько. Что мне здесь дальше делать с Норой, сеньор, кроме как постепенно умирать? Мы обе убьём друг дружку, умертвим друг дружку, если я останусь в деревне. Вот почему я считаю, что моя Нора, даже страдая и задыхаясь, поступила как старшая сестра, перевернув мою судьбу.

Иное мне неведомо

Я всё размышляю и размышляю о том, что буду делать завтра, ведь я совершила такое-такое, что будет сопровождать меня всю мою жизнь – я только что уничтожила мир, сеньор. Этим новогодним утром, слишком жарким для января, все, как только проснулись, пощупали свою грудь и убедились, что сердце пока бьётся и продолжает качать кровь. А я представила себе отцов и матерей, которые проверяют, сохранились у их детей две руки, две ноги, нос и рот. Сегодня вечером Каталина наверняка расплачется, Марко снова выпьет, а Хавьер обнимет своего жеребёнка. Сегодня, сеньор, я спала так, как не спала много лет. И мне интересно, не значит ли это, что все мы уже мертвы и что конец жизни заключается в том, чтобы продолжать жить, несмотря на эту январскую жару. Я не знаю, сеньор, я не знаю других вещей – иное мне неведомо.

Если бы ваша собака потерялась завтра, вы бы уже не встретили меня здесь, в этой тени. Потому что сегодня утром я не прикасалась к своей груди, а ощупала горящий живот и разбудила сестру, мою Нору. Я одела её в зелёное, потому что моя сестра очень красиво выглядит в зелёном. Разбудив Нору, я сразу стала ей петь и продолжала, одевая, приводя её в порядок и глядя на её бесформенное тело. Я заплела ей косы, две прекрасные косы, и аккуратно отнесла её на спине в гостиную, на этот раз не упав вместе с нею. Наша мать всё ещё спала, так как минувшей ночью заснула очень поздно в ожидании конца света и провела всю ночь без сна, сеньор. Вчера вечером я попрощалась с ней на ночь словами: «Мама, поплачь немного, ведь тебе плохо оттого, что ты редко плачешь».

Ну вот, сегодня утром, когда мать ещё спала, я потихоньку усадила Нору в инвалидное кресло и сказала ей: «Взгляни, какое прекрасное новогоднее утро, Нора, какое оно ясное, какое тёплое, какие зелёные деревья». От тряски кресла Норы по каменной дорожке сдвинулась её юбка, как у Каталины, когда она кружит своими юбками во время чистки фасадов от вьюнков, в точности так же. А каким красивым кажется лес отсюда, сеньор, разве нет? Как внушительны кроны, как красивы цвета заката, какие огромные деревья в этом лесу. Как прекрасна смерть, являющаяся в виде цветущего поля.

Случалось ли вам когда-нибудь сталкиваться с тем, что ваша жизнь запутывается? Ну а моя жизнь затянулась в узел, и я не знаю, как его развязать. Я размышляю, сеньор, я всё ещё размышляю о том, что же мне делать завтра. Полагаю, что в этом посёлке жизнь мне покажется долгой, и если мой живот начал жаловаться, то это значит, что надо принять какое-то решение. И, сеньор, сегодня утром я его приняла. Как Эстебитан, человек, который боялся только смерти, я приблизилась к первому ряду деревьев в жутком страхе, сеньор, поскольку, помогая своей сестре умереть, я испытывала страх, который преследует меня с детства, – самый сильный страх во всей деревне. Я убедилась, сеньор, что лес убивает, обезвоживает организм, опустошает, поглощает людей, вызывая у них усталость и толкая к самоубийству, а также заставляет их разувериться в том, что жизнь может указать им какой-нибудь выход.

Вместе с сестрой, которая ехала с широко открытыми-открытыми-открытыми глазами, но страдая в своей картонной коробке, я пересекла первый ряд деревьев, всего лишь первый, и с силой толкнула кресло Норы в лес, успев перед этим уложить её прекрасные косы на плечи, чтобы конец света застал её во всей красе. И попыталась сказать ей: «Норочка, ты уходишь одинёшенька», а вырвался шёпот: «Норочка, когда ты сможешь играть самостоятельно, за тобой приду я».

Затем я обернулась и услышала шум кресла Норы, катившегося по склону в глубь леса, тихое шуршание колёс, которые вращались по инерции, медленно, как будто что-то – дерево или какое-нибудь животное, не знаю, – в этот момент подталкивало их. В подобных вещах я не разбираюсь, сеньор, однако слышала, как очень медленно катится инвалидное кресло. И тогда я быстро зашагала в противоположном направлении, прочь оттуда, к жизни, подаренной мне моей сестрой, к будущему, которым, как говорил отец, он одарит меня, если умрёт слишком рано. Так что, сеньор, я пришла сюда, чтобы посидеть в тени, не очень чётко зная, жива я или мертва. Вчера мир покончил с собой, и сегодня я больше никому не нужна.

Однако и после этого остаётся жизнь, сеньор, после конца света продолжается жизнь. И я хочу уехать далеко и, много повидав,