С самого начала 1990-х псевдоисторические книги, рассказывающие об украденном внешними врагами российском величии, становились бестселлерами[491]. В конце 1990-х и начале 2000-х одними из наиболее популярных альтернативных интерпретаций прошлого России были работы Анатолия Фоменко. Встреченные разгромной критикой научного сообщества книги математика из МГУ были тем не менее даже экранизированы Первым каналом в рамках проекта «Неизвестная планета»[492]. Идея о том, что семейство Романовых уничтожило доказательства мирового величия русских, импонировала многим россиянам, пострадавшим от крушения СССР. Изобретение прошлого и его мифологизация (а зачастую и демонизация) – то, чем активно занялись постсоветские элиты после 1991 г.[493] Как замечает историк Марлен Ларюэль, конспирологическое прочтение прошлого стало важным инструментом национального единения на постсоветском пространстве[494]. А как показывает писательская карьера Владимира Мединского, производство «альтернативных» интерпретаций российского прошлого выгодно не только с точки зрения финансов – оно также может быть ключом к успешной государственной карьере. Однако, учитывая роль телевидения как главного источника информации для россиян, самые яркие упражнения по конспирологической мифологизации истории происходили все-таки на телеэкране, и в центре их, как и в теориях Фоменко, оказывались Византия и Средневековая Русь.

В 2008 г. телеканал «Россия» выпустил фильм под названием «Гибель империи: византийский урок», снятый архимандритом Тихоном, тогда настоятелем Сретенского монастыря, имеющим близкие связи с первым лицом государства[495]. Фильм получил широкую поддержку государственных СМИ, однако вызвал горячие дебаты среди российской интеллигенции по поводу удивительных и безосновательных параллелей между историей Византии и России[496]. Наиболее скандальным в фильме Тихона стало утверждение, будто Запад разрушил Византийскую империю, действуя через нелояльных интеллигентов и олигархов, а сокровища, украденные в Византии, заложили основу процветания многих европейских держав. Нарратив фильма включал аллюзии как на крушение Советского Союза, так и на реформы Путина 2000-х, усилившие российское государство и экономику, а также предвосхищал использование образа князя Владимира – крестителя Руси – как одного из ключевых исторических деятелей (наряду с Путиным)[497]. Изображая византийского императора Василия II, Тихон явно вдохновлялся образом Путина, неуловимо присутствующим «за кадром»: «Конечно же, в Византии были и очень сильные императоры. Таким был, например, Василий II, кстати, крестный отец нашего святого князя Владимира. Он принял управление империей после тяжелейшего кризиса: страна фактически была приватизирована олигархией. Василий II, в первую очередь, жестко выстроил вертикаль власти, разгромил сепаратистское движение на окраинах, подавил мятежных губернаторов и олигархов, собиравшихся расчленить империю. Затем он провел “чистку” в правительстве, конфисковал в казну огромные наворованные суммы»[498].

По мысли Тихона, наследие императора Василия II очень скоро было разворовано потомками, а огромную империю погубил «национальный вопрос», который возник только благодаря чужеземным врагам из Венеции. Тихон рассказывал, что прежде все народы Византии жили в мире, объединенные православным христианством. Однако Запад, ненавидящий православие, сумел расколоть государство по этнической линии: греки, считая себя государствообразующим народом, заявили о своей независимости. В результате Балканы стали ареной столкновения различных этнических и религиозных групп, тут и там поддержанных Западом с целью раскола великой империи.

Впечатляющий сценарий дополнялся яркой картинкой, в которой четко угадывались отсылки к событиям, совсем недавно произошедшим на постсоветском пространстве. В одном из эпизодов Тихон показывал на карту Византии, на которой отделившиеся Сербия и Болгария были подсвечены желтым и голубым цветами – как у украинского флага. В сценах, иллюстрировавших конфликты между государствами, на землю с повозок падали апельсины (очевидный намек на «оранжевую» революцию), а сквозь толпу дерущихся византийцев проходил человек в плаще и венецианской маске, скрывающей лицо[499]. Чтобы усилить образ внешнего врага с Запада, сеющего раздор в мирной православной империи, и еще более четко провести параллель с текущими событиями, Тихон сравнил Венецию XIII в. с Нью-Йорком, подчеркнув интерес захватчиков к деньгам и ростовщичеству: «Именно несметными богатствами Константинополя был выкормлен монстр ростовщической банковской системы современного мира. Этот небольшой теперь город в Италии – Венеция – был Нью-Йорком XIII века»[500].