Довольно странное имя.

Кому придет в голову так назвать новорожденного младенца?

Мэйкон осмотрел ручку. Паркер. Лакированный корпус, расписанный под черепаху, замысловатой формы золотое перо, приятное глазу. Мэйкон изучил бумагу. Кремовая. Необрезной формат. Необрезной. Чудное слово.

Ладно.

Дорогая Мюриэл,

К большому сожалению, написал он, я все же не смогу с Вами поужинать. Кое-что произошло. И подписался: Увы, Мэйкон.

Бабушка Лири не одобрила бы.

Мэйкон заклеил конверт и сунул его в карман рубашки. Затем прошел на кухню, где к стене был прикноплен план города.

На машине пробираясь сквозь лабиринт темных улиц, замусоренных и разбитых, Мэйкон удивлялся, как Мюриэл не боится жить в этом южном районе. Сплошь мрачные закоулки, грязные лестницы, входные двери, исконопаченные обрывками истлевших плакатов. На зарешеченных магазинах сомнительные объявления корявыми буквами: БЕЗ ВОПРОСОВ ОБНАЛИЧИМ ЧЕКИ; ВЗЫЩЕМ ПОДОХОДНЫЙ НАЛОГ; ПЕРЕКРАСКА МАШИНЫ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. Даже в этот поздний час холодного ноябрьского вечера в темных углах кучковался народ – парни, прихлебывавшие из бутылок в коричневых пакетах, немолодые женщины, бранившиеся перед входом в киношку с надписью ЗАКРЫТО.

Мэйкон свернул на Синглтон-стрит и увидел ряд домов, на которых явно решили сэкономить. Плоские крыши, заподлицо со стеной окна без подоконников. Никаких излишеств вроде выступов и лепнины, никаких щедрот. Большинство фасадов в фактурной штукатурке под камень, но дом номер шестнадцать был выкрашен в грязно-коричневый цвет. Над входом тусклая оранжевая лампочка в защитной сетке.

Мэйкон вылез из машины и взошел на крыльцо. Открыл сетчатую дверь в обшарпанной алюминиевой раме. Дверь задребезжала, истошно скрипнув петлями. Мэйкон поморщился. Достал из кармана письмо и нагнулся, чтобы подсунуть его под входную дверь. Из дома раздался голос Мюриэл:

– У меня в руках двустволка, нацеленная точно тебе в башку.

Мэйкон резко выпрямился. Сердце его заколотилось. (Голос Мюриэл даже не дрогнул, как, видимо, и дробовик.)

– Это я, – сказал Мэйкон.

– Мэйкон?

Лязгнула щеколда, дверь чуть приоткрылась. В щель виделся краешек Мюриэл в темном халате.

– Что вы здесь делаете?

Он подал ей письмо.

Мюриэл вскрыла конверт, действуя обеими руками (дробовика не было и в помине). Прочла и посмотрела на Мэйкона.

Он понял, что все сделал не так.

– В прошлом году… я потерял… понес утрату… я лишился…

Мюриэл смотрела ему в глаза.

– Я лишился сына… Он просто… пошел в закусочную, а там налет, и грабитель его застрелил. Я не могу ходить в гости! Не могу разговаривать с чужими мальчиками! Больше не зовите меня. Я не хочу вас обидеть, но это свыше моих сил, понимаете?

Мюриэл очень мягко взяла его за руку и втянула в дом; она так и не открыла дверь полностью, и Мэйкону показалось, будто он куда-то проскальзывает, просачивается. Мюриэл затворила дверь, обняла его и прижала к себе.

– Каждый день я себе говорю, что пора это изжить, – сказал Мэйкон в пространство над ее головой. – Я понимаю, от меня этого ждут. Раньше мне сочувствовали, а теперь перестали. Никто его не вспоминает. Все считают, надо жить дальше. Но, знаете, мне стало хуже. В первый год все это казалось дурным сном – по утрам я шел в его спальню и лишь у двери вспоминал, что будить некого. А на второй год это стало явью. Я больше не подхожу к его двери. Бывают дни, когда я ни разу о нем не вспомню. И эта пустота еще хуже прежней. Вы скажете, надо искать поддержку в Саре, но нет, мы только причиняем боль друг другу. По-моему, она считает, что я мог как-то предотвратить несчастье, она привыкла, что я устраиваю ее жизнь. Может, через все это открылась правда о нас – как далеки мы друг от друга. Наверное, мы и поженились потому, что были далеки. А теперь я далек от всех вообще, у меня не осталось друзей, все кажутся пошлыми, глупыми, чужими.

Через полную теней гостиную с единственной лампочкой под стеклярусным абажуром, мимо бугорчатой кушетки, где обложкой кверху лежал раскрытый журнал, Мюриэл подвела его к лестнице, и они поднялись в спальню, где стояли железная кровать и комод в оранжевом лаке.

– Погодите, – сказал Мэйкон. – Не это мне нужно.

– Просто поспите. Лягте и поспите.

Это казалось разумным.

Она сняла с него пальто и повесила в нишу за цветастой занавеской. Присела на корточки и расшнуровала ему ботинки. Он послушно их снял. Она расстегнула ему рубашку, он стоял, безвольно уронив руки. Брюки его она повесила на спинку стула. В исподнем он рухнул в кровать, она укрыла его тонким измятым одеялом, пахнущим салом.

Он слышал, как она ходит по дому, щелкает выключателями, пускает воду, что-то бормочет за стенкой. Потом она вошла в спальню и встала перед комодом. В блюдце звякнули сережки. Она была в заношенном шелковом халате вишневого цвета, в поясе перехваченном витым шнуром и неумело заштопанном на локтях. Она погасила лампу. Подошла к кровати и скользнула под одеяло. Он не удивился, когда она прижалась к нему.

– Я хочу просто поспать, – сказал он.

Но рядом был этот шелк. Прохладный и текучий. Он положил руку ей на бедро и ощутил ее двухслойность: прохлада, а под ней тепло.

– Снимите это, – сказал он.

Она покачала головой и прошептала:

– Я стесняюсь.

И тотчас, словно в опровержение своих слов, прижалась губами к его губам и обвила его собою.

Ночью сквозь сон он услышал, как кашляет ребенок, и с трудом очнулся, чтобы к нему пойти. Но он был в комнате с узким темным окном, и кашлял не Итан. Он повернулся и увидел Мюриэл. Во сне она вздохнула, он положил руку ей на живот. Халат распахнулся, и он ощутил гладкую кожу, а потом пальцы нащупали шероховатый рубец. Кесарево, подумал он. Вновь проваливаясь в сон, он как будто слышал ее. Казалось, она говорит: Что касаемо твоего сына. Вот положи сюда руку. Я тоже изрубцована. Все изрубцованы. Ты не один такой.

– Тебя не поймешь, – сказала Роза. – Сначала ты говоришь, что весь день ты дома, а потом заявляешь, что тебя не будет. Как прикажешь что-то планировать, когда ты такой несобранный?

На столе она складывала салфетки в стопку, готовясь к ежегодному чаепитию для подопечных стариков.

– Извини, – покаялся Мэйкон. – Я не думал, что это так важно.

– Вчера ты сказал, что ужинать будешь, однако вечером не появился. За последние две недели я уже три раза приходила позвать тебя к завтраку и обнаруживала, что ты не ночевал дома. Ты не понимаешь, что я беспокоюсь? Вдруг с тобой что-то случилось.

– Ну я же извинился.

Роза подровняла стопку салфеток.