Следом за пилотом пассажиры вышли на бетонную полосу и по шаткой лесенке в две перекладины забрались в самолет. В салоне Мэйкону пришлось согнуться пополам. Одноместные сиденья вдоль бортов смахивали на шезлонги. Мэйкон и Мюриэл сели друг от друга через проход, по которому, пыхтя и спотыкаясь о багаж, пробрались другие пассажиры. Последним на борт взошел второй пилот, круглолицый и щекастый, как младенец. В руках он держал банку диетической пепси. Пилот захлопнул дверь и прошел в кабину, лишь занавеской отделенную от салона. Со своего места Мэйкон видел ряды кнопок и тумблеров, командира, надевавшего наушники, и второго пилота, который опорожнил и поставил банку на пол.

– В большом самолете ты почти не чувствуешь момент отрыва! – Мэйкон перекрикивал рев двигателей. – Но сейчас лучше держись крепче!

Мюриэл кивнула и, вытаращив глаза, ухватилась за сиденье перед собой.

– А что это за огонек вон там мигает? – спросила она.

– Я не знаю.

– А почему вон та стрелка все кружится и кружится?

– Не знаю.

Похоже, он ее разочаровал.

– Я привык летать на лайнерах не чета этой игрушке, – сказал Мэйкон. Мюриэл опять понимающе кивнула, и Мэйкон подумал, что он и впрямь весьма опытный, много повидавший путешественник.

Самолет начал рулежку. На каждом камешке он подскакивал, треща фюзеляжем. И вот разбег. Экипаж, теперь казавшийся серьезным и профессиональным, производил сложные манипуляции с приборами. Отрыв. Мюриэл ойкнула и посмотрела на Мэйкона, вся просияв.

– Взлетели, – сказал он.

– Я лечу!

С ощутимой натугой они поднялись над полями, окаймлявшими аэродром, над рощицей и решеткой кварталов, над бассейнами на задних дворах, там и сям понатыканными, словно бледно-голубые кнопки. Мюриэл приникла к окошку, от ее дыхания на стекле возник туманный кружок.

– Ой, смотри! – сказала она и потом еще что-то добавила, но Мэйкон ее не расслышал, потому что надрывно ревели двигатели, дребезжала банка из-под пепси, катавшаяся по полу, и орал пилот, рассказывавший напарнику о своем холодильнике: «И вот, значит, середь ночи я просыпаюсь от того, что чертова штуковина грохочет и ходит ходуном…»

– Вот уж Александр порадовался бы! – сказала Мюриэл.

Мэйкон еще ни разу не видел, чтоб Александр чему-нибудь радовался, но покорно ответил:

– Как-нибудь возьмем его с собой.

– Мы будем много путешествовать! Во Францию, Испанию, Швейцарию…

– Тут все упрется в денежный вопрос, – сказал Мэйкон.

– Тогда просто по Америке – Калифорния, Флорида…

Мэйкон хотел было возразить, что Калифорния и Флорида тоже стоят денег (Флориде даже не нашлось места в его путеводителе), но поддался ее мечтательности.

– Гляди, гляди! – воскликнула Мюриэл.

Мэйкон перегнулся через проход, стараясь увидеть, на что она показывает. Самолет, летевший так низко, словно ориентировался по дорожным знакам, предлагал близкий обзор угодий, перелесков и крыш. Внезапно подумалось, что под каждой этой маленькой крышей течет своя жизнь. Ну да, ясное дело, но сейчас вдруг от этой мысли перехватило дыхание. Мэйкон понял, как реальны эти жизни для тех, кто их проживает, как насыщены, приватны и увлекательны. Разинув рот, он смотрел мимо Мюриэл. Они давно миновали то, к чему она хотела привлечь его внимание, а он все смотрел и смотрел в ее окошко.

Зашел разговор о деньгах. Вернее, о деньгах говорил Портер, остальные вполуха слушали. Портер загодя планировал подоходный налог. Его заинтересовало нечто под названием «цыплячья сделка».

– Вот как это работает, – говорил он. – Прямо сейчас, пока год не закончился, вкладываешь деньги в новорожденных цыплят. Вычитаешь стоимость корма и прочего. В январе продаешь взрослых кур и получаешь прибыль.

Роза наморщила лоб:

– Но цыплятки очень подвержены простуде. Или как там, чумке? А у нас декабрь и январь совсем не теплые.

– В Балтиморе их не будет, Роза. Бог их знает, где они будут. Речь не о конкретных цыплятах, а о способе исхитриться с налогом.

– Ну не знаю, – сказал Чарлз. – Не по душе мне дела, которыми заведует кто-то другой. Поди проверь, существуют ли эти цыплята вообще.

– Что вы за народ, никакой фантазии, – огорчился Портер.

На террасе они сгрудились вокруг ломберного столика, братья помогали Розе с ее рождественским подарком для Либерти. Вдобавок к кукольному дому Роза соорудила гараж, а над ним гостевую комнату. В гараже царил достоверный беспорядок: у поленницы дров для камина валялись миниатюрные щепки, моток зеленой проволоки убедительно изображал садовый шланг. Сейчас шла работа над вторым этажом. Роза набивала диванную подушку размером с таблетку аспирина, Чарлз вырезал кусок обоев из альбома образцов, Портер сверлил дырки под карниз для штор. Работать было тесно, и Мэйкон, только что выгулявший Эдварда, стоял в сторонке и наблюдал.

– И потом, цыплята – как-то не солидно, что ли, – сказал Чарлз. – Я бы не хотел представляться цыплячьим магнатом.

– Так и не надо, молчи себе, – ответил Портер.

– Вот говяжий магнат – совсем другое дело. Говяжий – как-то звучит.

– Сделку по говядине не предлагают, Чарлз.

Мэйкон взял пачку цветных фотографий, лежавших рядом с образчиком обоев. На верхнем снимке было окно в какой-то незнакомой комнате – белая рама, жалюзи спущены. Следующая фотография – групповой портрет: четыре человека, размытые, нечеткие, шеренгой стоят перед диваном. Женщина в фартуке, мужчины в черных костюмах. Позы какие-то неестественные. Выстроились как по линейке, друг друга не касаются.

– Кто эти люди? – спросил Мэйкон.

Роза скользнула по нему глазами:

– Семья из кукольного дома Либерти.

– Ах вон что.

– Джун прислала эти фотографии.

– Семья, в которой только взрослые? – удивился Мэйкон.

– Там один мальчик, просто не разберешь. А другой – дедушка или дворецкий. Джун говорит, Либерти все время меняет его роли.

Мэйкон отложил фотографии, не глянув остальные. Потом присел на корточки и погладил Эдварда.

– Скотская сделка, – задумчиво проговорил Чарлз.

Мэйкону вдруг захотелось очутиться у Мюриэл. Он обнял Эдварда, и ему показалось, что собачья шерсть пахнет ее резкими духами.

Да, превыше всего он ценил порядок. Когда все по полочкам. Ему нравилось одним и тем же питаться, одно и то же носить, а в четко установленные дни заниматься уборкой и оплачивать счета. В банке он всегда обращался к той же кассирше, к которой когда-то обратился впервые, даже если она работала медленнее других и очередь к ней была длиннее. В его жизни не было места для кого-то столь непредсказуемого, как Мюриэл. Столь чрезмерного. И порой столь… неприятного.