Андре лупит грушу, он уже весь мокрый, зал полностью пустой, и слышны лишь его попытки сделать качественный удар.

– Ты весь выдохся, – говорю я и кидаю ему полотенце, которое он не ловит, и оно летит на пол.

– Была массовая зачистка, в кои-то веки мусорá не лоханулись и загребли всех, кого не лень.

– Ты поэтому пытаешься на последнем издыхании изнасиловать грушу?

Андре поднимает полотенце, вытирает лицо, шею, подмышки и швыряет им в меня.

– Маминого хахаля тоже загребли, – продолжает он бить грушу. – Но я уже снял в тринадцатом районе студию через знакомых. Сам понимаешь, подставлять теперь их не хочется. Одному Богу известно, как тяжко в этом городе найти жилье. Вот я и подумал: спрошу тебя, раз мне больше нет необходимости переезжать. А ты спишь, как собачонка на коврике…

Я закидываю несчастное полотенце в корзину для грязных вещей и спрашиваю:

– Сколько в месяц?

– Семьсот евро, и дешевле найдешь только на периферии[24]. Я отдал за два месяца вперед, таковы были условия. Кто же знал, что эта тварь так быстро поедет обратно? В общем, если хочешь, расплатишься со мной в рассрочку.

Я подхожу ближе, ловлю грушу:

– Ты сейчас серьезно предлагаешь мне студию в Париже?

Андре смотрит на меня:

– Абсолютно, мои обстоятельства, слава богу, поменялись, а жить я там не хочу. Вряд ли мне кто-то вернет деньги, которые я уже отстегнул. Сам понимаешь, контракт мы не заключали. Так что нет, я не твоя долбаная крестная фея, я лишь пытаюсь найти выход и не потерять 1400 евро.

– Бей по центру, а если уже не в силах, то сними перчатки. Я не могу на это смотреть.

Андре усмехается, но останавливается.

– Так ты переедешь или как?

– Перееду, сегодня отдам тебе 700 евро и потом с новой зарплаты 700. Идет?

– Блеск! Сейчас приму душ и отведу тебя в твою новую берлогу.

Я с тоской смотрю на грушу, затем на свои руки. Я скучаю по тем временам, когда мышцы бывали на пределе.

– Не грусти, малыш. Еще чуть-чуть, и разбудишь в себе тасманского дьявола!

Я закатываю глаза, но усмешку скрыть не могу.

Жизнь преподносит разные сюрпризы. Порой настолько отвратительные, что жить вовсе не хочется. Иной раз нечто нормальное, и ты сидишь и думаешь: а все не так плохо, черт меня подери. В эту минуту как раз такой момент. Я смотрю, как Андре проходит в раздевалку, и думаю, что жить можно и даже нужно.

* * *

Мы проходим в крошечную студию, которая находится на самом последнем этаже шестиэтажного дома.

– Тебе повезло – ванная и туалет не в коридоре. И стиралка есть, вон чайник стоит. Один диван, стол и два стула. Что еще нужно для счастья? – нахваливает Андре.

Я скидываю свой рюкзак на стул и осматриваюсь. Тусклая лампочка слабо освещает помещение. Но мне нравится простота этой комнаты. Наконец у меня есть свое место.

– Чувак, скажи хоть слово. Да, мы не в хоромах на авеню Фош, но не все же так плохо, а?

Я подхожу к окну и оглядываю улицу.

– Все круто, вон даже башню Монпарнас видно, и китайский макдак через дорогу.

Я разворачиваюсь, смотрю на Андре и говорю ему от всей души:

– Спасибо.

Он небрежно машет рукой:

– Было бы за что! Вот когда станешь чемпионом, тогда и будешь благодарить. Если что, я предпочитаю «Ролекс», – нагло ухмыляясь, подмигивает он и хватает свой шлем от скутера.

– Ладно, я пошел, еще к девушке хочу успеть. До завтра, приятель!

На прощание он дает мне пять. За ним закрывается дверь, и я думаю, что в этой комнате холодно. Но я завтра же куплю обогреватель. А пока… заваливаюсь прямо в пуховике на диван и закрываю глаза. Я знаю, что не смогу крепко уснуть, каким бы уставшим ни был. Но я пытаюсь научиться жить с адом, что творится внутри. Я пытаюсь договориться со своими демонами, но они лишь хотят плоти и крови… и среди всего этого кровавого месива мелькает образ смеющейся Адель, и на душе становится теплее и спокойнее. В аду тоже есть проблеск света, который пытается пробиться сквозь кромешную темноту.

АДЕЛЬ

НА УЛИЦЕ УЖЕ ТЕМНО, я бегу по Елисейским Полям и замираю! Рождественская иллюминация уже горит! На улице падает снег, сверкают миллионы огней, и я стою посреди рождественского базара! Маленькие белые шатры с разнообразными вещицами располагаются по всей длине улицы. Вокруг пахнет елками, корицей, горячим вином. Такой пряный запах! А музыка! Идешь – и хочется кружиться, танцевать и ждать праздника, а вместе с ним и чуда! Чуть дальше сверкает парижское «чертово колесо». Впитав потрясающую атмосферу, я скачу домой, на авеню Фош… нет, я скорее лечу, окрыленная рождественской обстановкой и тем теплом, что разжег Артур в моем сердце. Как же он целовал меня, как обнимал, а как смотрел!

Но стоит мне переступить порог дома, как улыбка тут же сходит с лица. Прюн, скрестив руки на груди, ехидно посматривает в мою сторону:

– Ну что, подруга, мы с тобой хорошо погуляли?

Мимо проходит Мари и ласково мне улыбается. Может, она пытается сказать, что ничего не расскажет моей маме. Прюн точно так же расшифровывает ее посыл и, выставив перед собой ножку, самодовольно сообщает:

– Я еще ничего не рассказала, но обязательно это сделаю, как только Анна приедет. Ведь ты моя лучшая подруга… я беспокоюсь и забочусь о тебе.

Столько яда в ее противном голосе. Она пытается меня напугать, и, даже если я начинаю нервничать, я не подаю виду – слишком много чести.

– Мари, будь добра, подай нашей гостье верхнюю одежду, она уже уходит.

Прюн шокирована такой наглостью – не знаю, чего она ждала от меня? Что я упаду ей в ноги и начну молить о пощаде? Но вместо этого я указываю ей на дверь:

– Я не помню, за что ты ненавидишь меня. Но, честно говоря, мне плевать, пошла вон из моего дома и больше не приходи сюда!

Моя «лучшая» подруга зло сверкает глазами:

– Ты, конечно, не помнишь, зато я – да. «Прюн, посмотри на Адель, бери пример с Адель, а Адель так, и Адель сяк». Идеальная заноза в заднице! Мое детство проходило в том, чтобы пытаться догнать тебя. – Она нервно сминает шелковый шарф на шее. – Родители вечно меня стыдили тобой, все наши ссоры и ругань начинались с твоего имени. – Она подходит ближе и тычет в меня пальцем. – Но не все так просто, никто не идеален! Адель нашла себе бойфренда-наркомана, и тут-то все и ахнули! Да-да, та самая мадемуазель де Флориан, которая всем указывала, как жить, обделалась по полной, а родители не знали, как скрыть позор. Но ты ведь этого всего не помнишь, да? – Она не улыбается, а скалится и с этими словами забирает из рук шокированной Мари свои вещи и выходит, громко хлопнув дверью.