– Кто ты? – спросила я.

– Я твой друг, Айви. Не волнуйся. И не бойся. Скоро ты поймешь.

То, как она произнесла мое имя… почему-то меня это испугало сильнее всего. А может, я испугалась оттого, как она на меня посмотрела: словно мы были с ней знакомы. И нас объединяла общая запутанная история. От страха мысли путались, но одновременно я лихорадочно соображала. Мозг крутился, как колесо в игровом телешоу.

– Допустим, я этого захочу, – сказала я. – Захочу узнать ответ. Что тогда?

– Тогда мы пойдем по этой тропинке, – ее голос слегка дрожал. – Свернем направо. И я отведу тебя туда, где ты узнаешь все.

Ключи от машины впились в ладонь.

– А почему не здесь? Расскажи мне все сейчас.

– Так нельзя.

Я взглянула туда, где тропинка сворачивала направо. Стоял разгар лета. За густой листвой было трудно разглядеть, что скрывалось за деревьями. Я взглянула на девушку, которая знала мою мать и прошла невероятный путь, чтобы оказаться сейчас рядом со мной.

– Как тебя зовут?

Она помедлила. Что-то изменилось в ее лице.

– Меня зовут Марион, – ответила она.

У меня возникло очень странное чувство – как будто она не сразу вспомнила имя. Как будто ей пришлось долго вспоминать его, словно она была призраком, уже сбросившим земные оковы. Но это имя было мне знакомо. Я слышала, как его произносили мать и тетя Фи. Это имя окутывала завеса тайны. Они произносили его тоном, которым обычно говорят о том, о чем говорить нельзя.

– Марион, – повторила я и схватилась за дверь. – Пойдем.

Ночь была тихой, лишь слабый ветерок шумел, как протяжный выдох. Марион выглядела так, как тогда, когда я впервые ее увидела – бледная фигура в ночном лесу. Правда, теперь она была одета: на ней были джинсы и голубая крестьянская блузка, вещи явно не ее, не по размеру. Я не сводила с нее глаз, сжимая в кулаке отцовские ключи. Гравий впивался в босые стопы. Когда я в третий раз ойкнула от боли, она повернулась и произнесла несколько небрежных слов.

Те повисли в воздухе, как след от кометы. В нос ударил запах жженого сахара и опаленных волос. Гравий под ногами выровнялся, поверхность стала шелковистой, словно тропинку затянуло горячим стеклом. Я взвизгнула, отпрыгнула и тут поняла, что не тропинка изменилась. А мои ноги.

Я подняла одну стопу, потом другую. Постучала ногтем по подошве и услышала звон стекла.

– Святые… как… как ты это сделала? Что ты сделала?

Марион растерянно взглянула на меня, словно я спрашивала ее, как она дышит.

– Не благодари, – ответила она.

Я пошла по тропинке, высоко поднимая ноги и чувствуя себя неуклюжей, как собака на лыжах. Всего лишь небольшая перемена, а тело уже казалось чужим. Оно словно существовало отдельно от меня. Никогда еще я так резко не ощущала границу между формой и сознанием. Мозг отказывался мириться с тем, что она сделала, захотелось убраться от нее подальше. Но тело пробудилось, я чувствовала кожей каждое ее движение, и вероятность, что она снова сотворит что-то невозможное, уже не казалась нереальной.

Мы дошли до поворота. Тропинка расширилась, за ней начинался ровный тротуар. Длинная подъездная дорожка, ведущая к дому – большому, белому, безмолвному. Свет в окнах не горел, но входная дверь была распахнута.

Глава двадцать девятая

Город

Тогда

Когда я шагнула за порог нашей квартиры, папа спал на диване. На его груди стоял стакан виски. Лед в стакане еще не растаял, и пластинка на проигрывателе крутилась. «Фламингос» пели сладкими бархатистыми голосами, разливая в спертом воздухе золотую пыль.

Он сонно поднял голову.

– Дана?

– Спи, пап, – горло саднило, словно я наелась стекла.

– Ты где была? – Он принюхался. – Господи, ты чем занималась? Это что, кровь на твоей рубашке?

– Я же сказала, спи!

Я так хотела, чтобы он уснул, что приказ подействовал. Он откинулся на подушки, вырубился и проспал до утра.

* * *

Мы оттерли пол в круглой комнате. Сначала на четвереньках, вручную, оглушенные шоком. Потом, когда Шэрон пришла в себя, с помощью очищающего заклятья. Книга Астрид пропала – провалилась сквозь зеркало вслед за Марион. Мы забрали ее оставшиеся вещи и поспешно покинули библиотеку, крадясь в предрассветной тьме. В три часа утра мы собрались под шероховатой крышей подземной парковки.

– И чтобы ни слова обо мне, – донесся до меня голос Шэрон. – Поняли?

Она шевелила губами, как диктор в телевизоре с выключенным звуком. Я слышала отдельные слова, но не улавливала смысл.

– Вы даже не знаете мою фамилию, – продолжала она. – Ну и хорошо. Вы ничего не видели и ничего не знаете. Они доберутся до вас, когда ее родители сообщат о пропаже. Приведете их ко мне – клянусь, пожалеете.

Их.

– Кого «их»? – спросила я.

– Полицейских, тупица.

Ветерок пронесся мимо, принеся с собой озерную прохладу. Его порыв развеял туман в моей голове, и я вспомнила кое-что важное.

– Восемнадцать, – безжизненным тоном проговорила я, – сегодня у Марион день рождения. Ей исполнилось… то есть исполнилось бы… восемнадцать. – Я моргнула воспаленными глазами.

Шэрон просияла.

– Серьезно? Вот нам повезло. Значит, нам все сойдет с рук! Может, они не станут вносить ее в базу сбежавших из дома.

– Что ты за человек такой, – бросила Фи, прижав к бокам руки со стиснутыми кулаками. – Ужасно так говорить. Надеюсь, что ты… Хочу, чтобы ты… – Она крепко сжала губы, опасаясь, что с них сорвется проклятие. – Добра я тебе не желаю, – наконец произнесла она.

– Хорошо, когда тебе шестнадцать, и ты ни за что не отвечаешь, – фыркнула Шэрон. – Можно просто сказать: мне жаль, и как будто ничего и не было. Ваша подружка сама себе вырыла могилу, девочки. И кровь на ваших руках такая же красная, как на моих. – Она покачала головой. – Ни за какие коврижки не хотела бы, чтобы мне снова было шестнадцать.

* * *

В последующие дни смысл сказанного Шэрон постепенно доходил до меня, как восстановленные обрывки давно утерянной пленки. Все вышло именно так, как она сказала.

Несколько дней прошли без происшествий. Никаких сверхъестественных событий, из полиции не приходили. Покой был таким зловещим и неестественным, что у меня чуть не случился срыв.

Потом, когда я уже думала, что никто не придет – через целых две недели, – явился полицейский. Мужчина с глазами ищейки в плохо сидевшем костюме возник на пороге кафе и захотел поговорить с дядей Нестором. В тот день работала Фи, он и с ней поговорил.

Возможно, мой дядя о чем-то догадывался, но не подавал виду. Он видел лабиринт глубоких порезов на моей левой руке, они