Я округлила глаза. Наряду с изумлением меня кольнула радость. Вот студентка, которой в самом деле понравился мой курс.

Я переспросила:

– Как – уходите? Из университета? Или на другой факультет?

– Из университета. Это… ммм… тяжело объяснить, но, в общем, не хочу продолжать.

Я удивленно смотрела на нее.

– Но успехи у вас блестящие. В чем… в чем вы видите причину?

И она ответила, в чем видит причину, и вовсе ни при чем была тут беременность. Она рассказала, что родом она с небольшой фермы в Квебеке. И вкратце описала свои родные места, но я в описании не нуждалась, я и так все видела перед глазами, представляла до мелочей, вплоть до чайного сервиза на кухонном столе, белого с синим узором.

Из пятерых детей в семье она одна училась с увлечением. Ей предложили место в университете, присудили стипендию. Когда она решила ехать учиться, отец был потрясен и раздосадован, не понимал, на что ей диплом. Пустая трата времени, сказал он, и деньги на ветер. Мать ею гордилась, но была озадачена. Почему она так рвется прочь из дома? Братья-сестры и всегда-то ее считали чудачкой, а теперь укрепились в своем мнении. Ее парень пытался понять. При этих словах она взглянула на меня с мольбой. Ей хотелось, чтобы я им восхищалась – дескать, молодец, пытался понять.

Вся беда была в том, что между Фионой и ее домашними нарастало отчуждение. Когда она приезжала домой, никто просто не знал, о чем с ней говорить. Отец ухмылялся: Фиона теперь у нас ученая. Называл ее мисс Фиона де Йонг, мадам профессорша. Мать, с которой они всегда были близки, теперь при дочери робела, боялась слово молвить, потому что не могла сказать ничего умного.

Ее парень теперь ходил мрачнее тучи. Старался не злиться, да где там! Видел высокомерие там, где им и не пахло. Ему чудилось презрение, хотя на самом деле Фиона им восхищалась. Школу он бросил в шестнадцать. Когда ему было восемнадцать, у его отца случился удар, и с тех пор хозяйство на ферме легло на его плечи. Он добрый, рассказывала Фиона, и умный на свой лад, совсем не глупее любого из ребят на курсе, и взрослее в сто раз, но он не верит, что она к нему так относится. Вслух он не говорит, но про себя наверняка думает, что если она его и правда любит, то бросит университет, вернется и выйдет за него.

Фиона умолкла, посмотрела на меня с немой мольбой. Я задумалась, что ей ответить.

Наконец я спросила:

– Фиона, сколько вам лет?

– Двадцать один.

– Двадцать один… Не кажется ли вам, что вы… слишком молоды для таких решений?

– Но… решать-то надо. То есть уйти – это решение, остаться – тоже решение, так?

– Но вы проучились уже два года, перешли экватор. Если сейчас бросить, это будут впустую потраченные годы… Безусловно, сейчас самое разумное будет доучиться, а дальше… дальше вам проще будет принимать… другие решения.

Фиона потупилась. И пробормотала:

– Только, по-моему, не стоит оно того.

– Вы же говорили, вам нравится…

– Да, но…

– А еще говорили, что мама вами гордится. И отец тоже, наверняка. Может быть, он и не вникает в суть вашей работы, но не сомневаюсь, в душе он будет гордиться вашими успехами. И братья с сестрами тоже – хоть, возможно, и виду не подадут. А ваш молодой человек… если он вас любит по-настоящему, то не захочет вас лишать чего-то настолько важного – того, что может изменить вашу жизнь.

Фиона молчала, уткнувшись взглядом в пол.

Я продолжала:

– Понимаю ваши чувства, ведь и я родом из той же среды, что и вы, но уверяю вас, оно того стоило. Радость, гордость…

Что-то упало ей на колени. Фиона плакала. Лицо ее было уже мокрое от слез. Я отвернулась, окинула взглядом творческий беспорядок лаборатории. Вранье, с первого до последнего слова, сказала я себе. Не понять тебе ее чувств. И родом ты не из той же среды. Леса да поля, больше ничего общего. Да и что ты пытаешься сделать – склоняешь ее поступить так же, как ты в свое время? Она к тебе не за советом пришла, а попрощаться. Из вежливости, только и всего.

Фиона выудила из кармана куртки бумажный платочек и принялась утирать слезы.

Я сказала:

– Прошу прощения. Вы просто… выкиньте из головы все, что я сейчас говорила.

Фиона ответила глухо, сквозь салфетку:

– Ничего. Вы ведь, скорее всего, правы.

– А может, и нет.

Одной салфеткой тут не обошлось. Я встала, порылась в карманах плаща, отыскала еще одну.

– Спасибо. – Она высморкалась. – Я все думаю и думаю об этом, аж голова раскалывается, так что думать вообще невозможно.

Я кивнула. Хотя бы здесь я ее понимаю. Чуть погодя я сказала:

– У меня к вам просьба.

Фиона замялась.

– Не могли бы вы обратиться к нашим психологам? Вряд ли они станут вас переубеждать, просто помогут все обдумать, принять зрелое решение.

Фиона согласилась и через пару минут ушла, более-менее успокоенная.

Оставшись одна, я снова придвинула стул к окну и продолжала смотреть на дождь. Братья и сестры Фионы всегда ее считали «чудачкой», а Мэтт и Люк гордились моими успехами. Нет, вовсе мы не из одной среды. Никто меня никогда не отговаривал учиться дальше. От меня этого ждали, меня всегда поддерживали.

И я ни разу не пожалела, ни на минуту. И сейчас не жалею. Теперь я убедилась, что и мой «кризис», и все прочие трудности – это не из-за работы. Работа тут лишь предлог. Может быть, преподаватель из меня не ахти, но прав Дэниэл, я ничуть не хуже большинства. А научная работа у меня идет отлично. Мы служим науке, я и мои малыши-беспозвоночные.

Я задумалась о Фионе, о ее страхе отдалиться от родных. Не в этом ли и моя беда? Умом я считала, что готова заплатить такую цену, но в душе, возможно, этому противилась.

Но я-то от родных не отдалилась. Во всяком случае, от Люка и Бо. Было между нами временное охлаждение, в мои студенческие годы, но сейчас мы так же близки, как если бы я осталась на Вороньем озере. Мы очень разные, но близки, несмотря ни на что.

А Мэтт?

Я подумала о Мэтте, и тут все, кажется, встало на свои места. Фиона боится перерасти свою семью и любимого, но, возможно, все к тому идет. Может, ее друг и умен «на свой лад», но не на ее.

Мэтт же умен на мой лад. О том, чтобы перерасти Мэтта, и речи нет.

Мой нынешний «кризис», не говоря уж о боли, что я ношу в себе почти всю жизнь, – конечно, все это связано с ним напрямую. А как же иначе? Всем, чего я достигла, я обязана ему. Столько лет я на него смотрела, перенимала у него лучшее, разделяла его увлечения – разве могло это пройти бесследно? Он так мечтал учиться, был этого достоин как никто другой и по своей вине – вот где самое страшное – упустил возможность.