Я обернулся и увидел, как оба ангела на миг прикрыли лицаруками, так же горестно, как когда-то Урсула прикрывала свое лицо, и зарыдали.Только их слезы оказались удивительно чистыми и прозрачными. Они просто молчасмотрели на меня. Ох, Урсула, подумал вдруг я с невыносимой болью, скольпрекрасны эти создания, и в какой же могиле ты спишь под Двором РубиновогоГрааля, так что не можешь увидеть их, не можешь увидеть, как молчаливо и тайноони крадутся по городским улицам?

– Это верно, – сказал Рамиэль. – Этосовершенно справедливо. Кто мы такие, что мы за хранители, если Филиппо попал втакую беду, превратился в столь вздорного и лживого человека, и почему мыоказались столь беспомощными?

– Мы всего лишь ангелы, Рамиэль, – ответилСетий. – Послушай, мы не должны осуждать Филиппо. Мы не обвинители, мы –хранители, и ради этого мальчика, который его так любит, не говори о немвообще.

– Они не имеют права казнить Филиппо! – закричаля. – Кого это он обманул?

– Он причинил вред самому себе, – сказалстарик. – Он попался на мошенничестве. Выставил на распродажу картины, ивсе знают, что один из его учеников слишком многое сделал сам. Его долгопытали, но на самом деле не причинили особого вреда.

– Это ему-то не причинили вреда? Ведь он всего лишь…великолепен! – с горечью сказал я. – Ты говоришь, что его пытали? Какможно найти оправдание такой несусветной глупости, такому оскорблению, ведь этооскорбление самим Медичи.

– Помолчи, дитя мое. Он сам сознался, – сказалмладший из двоих смертных. – Дело почти закончено. Если хочешь знать моемнение, ничего себе монах, этот Фра Филиппо: если не ухлестывает за женщинами,то скандалит.

Мы подошли к Сан-Марко. Мы стояли прямо на площади, умонастырских дверей, расположенных, как и двери большинства флорентийскихдомов, вровень с тротуаром, как будто река Арно никогда не выходила из берегов.А ведь время от времени такое случалось. Меня переполняла радость. О, как ясчастлив снова увидеть этой рай!

Но мой разум неистовствовал. Все воспоминания о демонах и оботвратительном убийстве в церкви исчезли без следа, и случилось это в тот жемиг, как я с ужасом услышал, что художник, которого я ценил более всего насвете, должен быть вздернут на дыбу, словно самый обычный преступник.

– Он иногда… да, именно так… – медленно проговорилРамиэль, – ведет себя как обычный преступник.

– Он выберется оттуда, заплатит штраф, – сказалстарик. Он позвонил в колокол, призывая монахов. Тонкой, по-старчески высохшейрукой ободряюще похлопал меня по спине: – Ну же, будет тебе, перестань плакать,дитя, прекрати. Филиппо уже надоел до смерти, всем о нем все известно. Если быв нем была хоть капля святости Фра Джованни!

Фра Джованни. Ну конечно же, под таким именем ониподразумевали великого Фра Анджелико – художника, который в грядущие векапробудит благоговение в людях, и те разве что только не на коленях будут стоятьперед его картинами. И именно в этом монастыре жил и творил Фра Джованни,именно здесь расписывал монашеские кельи для Козимо.

Что мог я сказать?

– Да, да, Фра Джованни, но я… я… не люблю его. –Разумеется, я любил его; я почитал и его самого, и его изумительнуюработу, но это чувство не шло ни в какое сравнение с моей любовью к Филиппо, кхудожнику, которого мне удалось лишь один раз мельком увидеть. Как можнообъяснить эти странности?

Позыв к рвоте заставил меня согнуться вдвое. Я ринулся прочьот своих добрых помощников. С усилиями испустил все содержимое желудка прямо натротуар – кровавую струю мерзости, которую скормили мне эти демоны. Я видел,как она вырывалась изо рта и струилась по улице. Ощущал зловонный смрад этойгадости и смотрел, как она растекалась в расщелинах между камнями мостовой –смесь полупереваренного вина и крови.

Вся мерзость Двора Рубинового Грааля, казалось, выплеснуласьнаружу в этот момент. Горестное отчаяние охватило меня, я услышал, как демонышепчут: «лишенный разума», «презренный», и усомнился в существовании всего, чтовидел, всего, чем я был, всего, что открылось мне всего несколько мгновенийназад.

В волшебной лесной чаще мы с отцом ехали верхом и беседовалио полотнах Филиппо. Я был студентом, юным наследником, и передо мнойрасстилался весь мир, а привычный с детства сердцу запах лошадей смешивался слесными ароматами.

«Лишенный разума», «презренный», «глупец», который мог статьбессмертным…

Когда я смог разогнуться снова, то прислонился кмонастырской стене. Синий цвет небес был настолько ослепительным, что яневольно прикрыл глаза, но все же блаженствовал, купаясь в тепле. В ожидании,пока угомонится мой несчастный желудок, я пристально смотрел прямо перед собой,стараясь укротить боль, причиненную солнечным светом, полюбить его снова идовериться ему.

Перед глазами, всего в футе от меня, возникло лицо Сетия, иво взгляде его я отчетливо видел выражение глубочайшего беспокойства.

– Боже милостивый, ты снова здесь, – прошептал я.

– Да, – сказал он, – я обещал тебе.

– Так ты не оставляешь меня, правда? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

Через его плечо на меня пристально глядел Рами-эль, словнонехотя, но впервые не без интереса. Его более короткие, ничем не стянутыеволосы придавали ему моложавый вид, хотя такое отличие для меня не имелоособого значения.

– Нет, конечно, никоим образом, – прошептал он ивпервые засмеялся.

– Делай так, как говорят тебе эти достойныелюди, – сказал Рамиэль. – Позволь им проводить тебя в монастырь,затем как следует выспись, а когда проснешься, мы будем с тобой.

– Ох, но это кошмар какой-то, ужасная история, –прошептал я. – Филиппо никогда не изображал подобные ужасы.

– Мы и сами не нарисованы, – сказал Сетий. –То, что Господь предназначил для нас, мы выясним завтра – ты, Рамиэль и я. Атеперь ты должен идти. Монахи уже пришли. Мы оставляем тебя на их попечение, акогда проснешься, мы встретимся вновь.

– Звучит как молитва, – прошептал я.

– О да, истинно так, – подтвердил Рамиэль.

Он поднял руку. Я увидел тень от его пяти пальцев, а затемощутил нежное прикосновение ладони, которой он смежил мне веки.