– Спасибо за пожелание, – бормочет Эмбер себе под нос. Улыбка, которую невозможно сдержать, расплывается у неё на губах. – Я верну её тебе уже утром.

Дженни серьёзно смотрит ей в глаза.

– Главное, возвращайся сама. – На последнем слове её голос срывается, и Эмбер не выдерживает.

– Хочешь со мной?

Она почти готова шагнуть вперёд, и обнять Дженни, и прижать её к себе, и прошептать в ломкие светлые волосы что-то о том, что всё будет нормально, и расспросить, «как вы теперь будете с Джонни», и посочувствовать, и пожалеть… Она почти готова – и почти это делает, но Дженни качает головой.

– Нет, пожалуй, я пас. Не то чтобы я не любила ночные прогулки, но, знаешь, иногда каждому из нас хочется немного побыть в одиночестве. Извини. – Она разводит руками и улыбается, даже не пытаясь скрыть, что улыбка получается грустной.

И Эмбер не знает, что на это ответить и как среагировать. Тогда, в коридоре с озлобленным Роджером и блестевшей на полу пуговицей, всё было проще, обнять и поддержать казалось естественным, но уже на следующее утро Дженни не хотела выказывать слабость.

Дженни, как и Эмбер, не умеет принимать чужую жалость.

А Эмбер, в отличие от Дженни, не умеет приходить и сметать все возражения против «жалости» сплошной лавиной тепла и поддержки (потому что это вовсе не «жалость»).

Конкретно сейчас Эмбер не понимает, куда себя деть. Ей хочется поддержать и помочь, даже ночная улица перестаёт казаться такой уж манящей, но Дженни… Дженни складывает руки на груди и сводит брови в одну точку на переносице.

– Эй, без обид. Мне просто нужно немного подумать.

Шагнув вперёд, она поправляет завязки на капюшоне толстовки, и Эмбер чувствует тепло её пальцев у основания шеи.

– Я всегда с тобой, – говорит Эмбер тихо.

Ей хочется сказать что-нибудь ещё – много чего ещё, – но все слова замирают на уровне горла, собираются там комком, отказываются выбираться наружу. Ей хочется сказать, что она переживает за всех троих сразу – за Дженни, Калани и Джонни (и за Вика тоже, и за Лиссу немного, но никогда в этом никому не признается), что у неё сердце разрывается от одной мысли, будто с ними может случиться, хотя никогда раньше она не думала, что сможет о ком-то вот так волноваться. Эмбер хочется сказать, что когда они вместе, ей тепло и уютно, рядом с Дженни тепло и уютно, и это прекрасно настолько, что им, наверное, даже на самой худшей работе – в крематории – неплохо бы работалось вместе. Ей хочется сказать так много всего, что слова толкаются в горле, мешаются, не дают друг другу пробиться наружу.

Эмбер чувствует сожаление, и боль, и тоску, и щемящее ощущение привязанности ко всем друзьям сразу, а ещё вину – терпкий и горький привкус вины за то, что она сейчас сбегает на улицу вместо того, чтобы остаться и попытаться помочь. И страх, ведь кто знает, может быть, они совсем не нуждаются в помощи.

Может быть, они совсем не нуждаются в ней.

Эмбер чувствует слишком много всего для того, чтобы произнести это вслух.

– Я с тобой, – повторяет она, надеясь, что Дженни поймёт, а все остальные каким-то неведомым образом просто почувствуют.

– Я знаю, – отвечает ей Дженни. – Осторожней там, ладно?

Эмбер только кивает.

Она действительно осторожна как никогда. Выбираться ночью на улицу им правда не запрещено, и Фредди, например, довольно часто отправляется в такие прогулки. Фредди – единственная, кому разрешено и вне гонок прикасаться к своему «транспорту», но это только потому, что её «транспорт» живой, дышит и требует много внимания. Эмбер же гуляет пешком.

В Столице, конечно, безопасно, но на всякий случай она всё равно сторонится редких прохожих. Эмбер держится подальше от фонарей – и от тёмных переулков тоже подальше, шагает на границе света и тени, чтобы быть невидимой, но самой видеть всё… Она наслаждается прохладным воздухом и пружинящим под ногами асфальтом, каждой его трещиной, каждой выбоиной. Она смотрит по сторонам и считает окна, которые светятся в темноте: где-то жгут электричество, где-то – масляные лампы и свечи, благо погибшая цивилизация оставила им в наследство достаточно ламп и свечей. И бензина тоже достаточно, и работающих от солнечных батарей электростанций, и военных консервов, и алкоголя… И плохого, и хорошего.

«В погибшей цивилизации было слишком много всего», – думает Эмбер. Кто знает, не исключено, что именно поэтому она и погибла.

Эмбер кутается в толстовку, ловит носом запах Дженни – знакомый, приятный, чуть сладковатый, похожий на запах конфет, которые в детстве ей приносил какой-то из маминых ухажёров. Несмотря ни на что, это воспоминание можно отнести к хорошим: таких конфет Эмбер больше не ела, но их вкус запомнился ей на всю жизнь.

Вкус детства, и солнца, и лета, и беззаботности.

Вкус памяти, когда она берёт передышку и в кои-то веки совсем не горчит.

Эмбер стягивает завязки на капюшоне, играет с завязанными на них узелками. Она идёт и идёт, и ходьба совсем не похожа на езду на самокате, но в ней тоже есть своё удовольствие. Удовольствие чувствовать, как ноги несут тебя – и могут нести очень долго, пускай одна из них ещё всё болит. Удовольствие ощущать, как работают лёгкие, наполняясь ночным воздухом, свежим и терпким. Удовольствие слышать, удовольствие видеть, удовольствие быть. В нём нет адреналина, который заставляет её чувствовать на пределе, но всё отлично и так: с каждым шагом Эмбер чувствует, что напряжение понемногу спадает.

Она вспоминает сегодняшний день – и думает о том, как лучше преподнести Дженни блокнот. Она вспоминает сегодняшний день и пытается понять, каким конкретно будет финал. Она вспоминает сегодняшний день и не может не вспоминать слова Лилит о том, что числится первой строкой в списке замены. Если кто-то откажется участвовать в финале, именно ей придётся выйти на трассу. Ну, разумеется, если она согласится – и Эмбер думает, что она согласится. Победит, конечно, кто-то один, но находиться там вместе с Дженни, Калани и Джонни куда лучше, чем дожидаться результатов в гостинице. Там, на дороге между стартом и финишем, она будет действовать, а не ждать и сходить с ума от невозможности повлиять на события.

В голове всплывают слова Лилит – о том, что, оказавшись на одной трассе, люди могут повести себя непредсказуемо, о том, что это опасно, ведь некоторые могут не то что не помогать, но и вредить. Формат гонок не подразумевает обоюдной жестокости, соперничество должно оставаться в пределах разумного: просто обогнать, обойти своими силами, а вовсе не оттолкнуть с дороги или ударить по голове, – но кто знает, на что они способны у черты выживания? В придумывании сюжетов Эмбер и наполовину не хороша так, как Дженни, но даже она может представить себе, в какое месиво из жестокости, амбиций и боли может превратиться такой вот финал. Но вместе с тем она уверена: всё будет иначе. Калани никогда не столкнёт соперника с дороги, и Дженни никогда не ударит соперника по голове, и всё то же самое касается Джонни. Она уверена в них – и уверена в том, что хотела бы пройти этот путь вместе с ними.