Вот только вряд ли кто-то откажется. Фредди и Калани позарез нужны деньги, а Лисса и Вик не из тех, кто отступает – они из тех, кто вечно что-то доказывает. Лисса – всему миру, Вик – самому себе и отцу, и оба они одержимы желанием выиграть. Что до Дженни и Джонни… Им нечего терять, у них нет ни одной причины отказываться.

«Ну, кроме того, что они вынуждены играть по отдельности», – думает Эмбер.

Она почти замирает на середине шага, едва не забывая поставить ногу на землю. Вот оно. Точно. Дженни и Джонни – близнецы, они не могут участвовать по отдельности, все свои заезды они осилили вместе. Зрители любят их вдвоём, зрители хотят видеть их вдвоём… Это значит, что Эмбер должна попытаться убедить Лилит: близнецы должны участвовать вместе, а оставшееся шестое место – как раз для неё.

Внезапная мысль кажется ей безумно удачной, и Эмбер раз за разом прокручивает её в голове, наперёд продумывая, что и как именно она скажет Лилит. Она выстраивает стройную цепочку из аргументов, и в красках представляет себе разговор с организаторами, и празднует свою победу в том разговоре, и мысленно почти выходит на старт, а потом сквозь завесу размышлений в её восприятие врываются тяжёлое дыхание и стремительный топот.

Что-то сбивает её с ног. Оно огромное, это что-то, оно кажется в темноте грязно-серым и ощущается под руками лохматым, очень тяжёлым. Эмбер падает, и «что-то» падает следом за ней.

«Это животное, – думает она, отчаянно пытаясь сопротивляться. – Животные никогда не заражаются».

«Но тоже бывают голодными», – подсказывает внутренний голос.

У внутреннего голоса интонации Хавьера, и Эмбер думает, что Хавьер-то уж точно никогда не вышел бы из дома без оружия. Другой вопрос, помогло бы оно или нет, обрушься на него такая вот меховая лавина с мощными лапами и не менее мощными челюстями… Эмбер не сразу замечают, что мощные лапы её не царапают, только упираются в плечи, а мощные челюсти не спешат смыкаться на горле.

Собака – а это собака – огромная, грязная, бывшая когда-то белой, истощённая и лохматая собака, – тычется мордой ей в шею, будто пытается там что-то найти. Она принюхивается к толстовке, забирается носом под капюшон и шумно втягивает воздух, принюхиваясь к запаху, исходящему от чёрной ткани.

К запаху Дженни.

Эмбер чувствует, как невидимая рука снова сдавливает ей горло, как тогда, в гостиной, пока Дженни рассказывала ей о своей прошлой жизни и огромной, бесконечно верной собаке, которой она так не хотела уподобляться и которая до поры до времени всегда возвращалась.

Точнее, теперь уже ясно, без всяких оговорок: всегда.

– Ренли? – тихо, почти шёпотом зовёт Эмбер. – Ренли?

Пёс замирает и поднимает лобастую голову. Одно ухо у него наполовину отсутствует, нос оцарапан, на шерсти полосы крови и грязи. В тёмных губах у него что-то блестит, и ей не надо приглядываться, чтобы догадаться, что там. Кольцо.

Это безумие, это невероятно, но где бы ни пропадал этот пёс, он вернулся и нашёл свою хозяйку по запаху. Жаль только, никогда не сможет рассказать, сколько лет и сил пришлось на это потратить.

Эмбер поднимает руку, запуская её в спутанную шерсть на холке собаки.

– Если ты позволишь мне встать, – она слабо улыбается, – я отведу тебя к твоей хозяйке. Договорились?

Ренли отчаянно молотит хвостом. Договорились.

Они не ложатся спать до самого утра: Дженни плачет, ни на секунду не отрываясь от Ренли, пока тот пытается облизать ей лицо. Джонни бестолково суетится рядом: то садится, то снова встаёт, то уходит за расчёской, чтобы вычесать из шерсти Ренли репейник, то набирает полную ванну воды для того, чтобы его искупать.

Эмбер ждёт. Ей нужно поговорить с двойняшками, рассказать им обоим о своей идее, привести свои аргументы, но всё как-то не получается: глядя на то, как бережно пальцы Дженни погружаются в грязный, потрёпанный мех, она не находит в себе смелости прервать чужую идиллию. Финал кажется чем-то абсолютно ирреальным, далёким и не настоящим, чем-то, что будет происходить с кем-то другим, а не с ними. Здесь и сейчас разворачивается совершенно другая, абсолютно настоящая жизнь: здесь тепло, и светло, и уютно, здесь нет места ни волнению перед стартом, ни телекамерам журналистов, для которых интересен только тот, кто победил, и, может быть, тот, кого укусили…

Таким, наверное, было прошлое – в самом идиллическом своём воплощении. Мир, где не было нужды волноваться или бояться, мир, где можно было позволить себе просто улыбаться и гладить собаку. Ну, если он вообще таким хоть когда-либо был, этот мир, потому что если верить учебникам истории, то нет, он никогда таким не был.

Может быть, таким сможет стать будущее. Эмбер сложно это представить. Ничего точного, ничего определённого не проносится у неё перед глазами, когда она закрывает их и пытается подумать о том, что же дальше.

Под утро она уходит от близнецов, так ничего им и не сказав. Ну и что, думает Эмбер, можно и после, потом, когда она поговорит с Лилит, так даже лучше.

Она дожидается рассвета в гостиной, устроившись в кожаном кресле. Ноги перекинуты через один подлокотник, спина упирается в другой, щека прижимается к гладкой спинке – и прилипает к ней. Потом, когда Эмбер встаёт, кожа отлипает от кожи с влажным хлопком, и вся щека горит так, будто кто-то дал ей пощёчину.

Почти забытое ощущение. Эмбер не позволяет себе его вспоминать.

Всё, что осталось в прошлом, сейчас не так уж и важно. Важно – поспешить к Лилит, найти Лилит, убедить Лилит в том, что Дженни и Джонни должны участвовать вместе, а сама Эмбер может выйти на трассу «шестой». По пути она раз за разом прокручивает в голове эту фразу, повторяет её так часто, что постепенно та почти лишается смысла, повторяет её так часто, что почти врезается в куда-то идущую Фредди…

Впрочем, куда ещё может идти Фредди с ведром воды в руках, если не к своей верной лошади.

– Доброе утро, – улыбается Эмбер, чувствуя в кончиках пальцев нервную дрожь.

Фредди кивает в ответ. Она сосредоточена на том, чтобы ничего не расплескать, и пару секунд назад невнимательность Эмбер была в её нелёгком деле совсем не помощницей.

– Извини, – неловко говорит Эмбер и прижимается к стене, давая Фредди пройти.

– Ничего.

Вода еле слышно плещется об стенки ведра, и быстрые шаги Фредди в утренней тишине кажутся немыслимо громкими – даже странно, что никто не выглядывает из своих комнат и не просит, чёрт возьми, угомониться, ведь ещё слишком рано. Наверное, все просто спят, всем совершенно нет дела ни до того, как стучат по полу удаляющиеся шаги, ни до того, как колотится о рёбра сердце самой Эмбер.

Почему-то предстоящий разговор волнует и пугает её куда больше, чем могли напугать гонки. Волнение, зарождаясь внутри, ледяными пальцами сжимает желудок, прикасается к рёбрам, а потом, растопившись о сердце, растекается по венам, добирается до каждой клеточки тела, заставляет пальцы дрожать.