Священник улыбается. Затем оборачивается и, глядя на толпу, говорит:

– Братья и сестры, помолитесь за нас! Попросите Его дать волю нашему новому, как я надеюсь, брату. Аминь!

Меж людей идёт одобрительный ропот. Старик отворяет обе створки двери. Лунный свет, будто подсвечивая площадку, окрашивает серебристым сиянием вход в храм. Толпа направляется к выходу. Я прислоняюсь к стене и опускаю голову, но всё же украдкой подглядываю за выходящими. Они почти не смотрят на меня, а в тех, кто бросает взгляд, я не вижу злобы. Скорее настороженность, любопытство, а у некоторых искру радости в глазах, точно они встретили старого знакомого, которого не видели много лет.

Каждый, выходя из церкви, оборачивается, смотрит вверх, осеняет себя крестным знамением, отбивает три глубоких поклона и спускается по ступенькам. Замечаю, как несколько дюжих мужчин отходят в сторону, подходят к сбитому из досок сараю, стоящему в стороне от церкви, заходят внутрь, чтобы вскоре выйти оттуда с мечом или топором в руках, или с арбалетом за спиной.

«Эти – воины, – думаю я, – странно, у них только холодное и метательное оружие. И, судя по настрою, ребята могут за себя постоять. Только, много ли так навоюешь? И как это сочетается с учением о всепрощении?» Я теряюсь в догадках, но от сердца у меня отлегло.

Когда последний человек выходит из церкви, Эльза толкает меня кулаком в бок. Я смотрю на старика, пытаюсь что-то сказать, но от волнения все нужные слова вылетели у меня из головы.

«Хорошее мнение он обо мне сложит, – думаю я, – стою тут как дурак».

– А ты начни, – внезапно говорит мне Эльза, – Отче, – обращается она к священнику, – я пойду, а его оставляю на вас, – старуха выразительно смотрит на меня, – дорогу потом найдёшь?

– Угу, – мычу я сквозь респиратор, ещё больше ощущая себя идиотом.

– Вот и договорились, – Эльза, не оборачиваясь, спускается по ступенькам.

Дождавшись, когда она скроется за поворотом, священник неожиданно говорит:

– Ты веруешь?

Я теряюсь.

– Отче, – выдавливаю я.

– Пойдём, – неожиданно предлагает старик, – прогуляемся, сможешь?

Не знаю почему, но от этих простых слов повеяло такой силой, что если было бы нужно, то я бы и пополз.

– Смогу, – отвечаю я.

– Идём, – старик, кряхтя, становится на верхнюю ступеньку лестницы, – только двери в храм затвори.

Я выполняю просьбу.

– А закрыть как, на замок?

– А чего их запирать? – старик улыбается одними глазами. – Главное, чтобы снега не намело, а чужих здесь нет, скрывать нечего и ежели зайти кто захочет помолиться, то пусть, зачем препятствовать?

Священник, опираясь на посох, становится на лестницу. Я, позабыв про боль и слабость, быстро догоняю его и протягиваю руку.

– Я помогу.

Старик сжимает мою ладонь.

– Добре… – на морозном воздухе повисает пауза, – Се́ргий…

Я вздрагиваю. Голос, а точнее та интонация, с которой священник произнес моё имя на свой лад, в ней что-то было… Что-то давно забытое. Я мучительно вспоминаю… Ощущение из той жизни, до Удара. Наверное, с такой заботой, когда-то говорил со мной отец. Я пытаюсь вызвать в памяти звук его голоса, но не могу. Может быть я просто хочу в это верить? А что ещё остаётся в мире, где все живут по правилу «человек человеку волк».

– Ты позволишь, – спрашивает священник, строго глядя на меня, – если я так буду называть тебя теперь?

– Ну… эээ… – мнусь я, – хорошо.

– Непривычно звучит, да? – старик сверлит меня взглядом. – А ведь это имя великое! Не каждому дано быть игуменом земли Русской как Сергию Радонежскому, а потому носи его с честью!

Я не знаю, что ответить священнику, поэтому молчу. Мы спускаемся по лестнице. Мороз щиплет кожу. Я поднимаю голову и смотрю на звёздное небо. Хочется вдохнуть полной грудью. Пытаюсь. Не могу. Респиратор. Он душит меня. Срываю опостылевшую маску. Сначала хочу выбросить её, но, заметив суровый взгляд священника, скомкав, засовываю респиратор в карман.

Мы идём дальше. Старик явно куда-то ведёт меня. Дорожка разматывается под ногами. Я замечаю, что постройки, которые показала мне Эльза, остаются позади. В этой части монастыря намного больше деревьев. Под ногами скрипит снег. Становится намного холоднее. Хотя я не уверен. Может быть мне это только кажется. Неожиданно деревья расступаются, и мы выходим…

Даже не знаю, как описать мои чувства, когда я увидел, что старик привёл меня на погост. Участок метров десять на пятнадцать, обнесённый невысокой деревянной оградкой. На огороженной территории холмики из снега и кресты штук тридцать – сорок, сделанные из арматурных прутьев.

Я замираю. Учащённо дышу. Изо рта клубами валит пар. Смотрю на священника, затем снова на кладбище и сам не знаю почему, но мне приходит в голову мысль, что крестов явно меньше, чем могло умереть людей в монастыре за эти годы. Где же остальные могилы? Или есть ещё погост, где-то там, за периметром стен? Или… Я чего-то не знаю и…

Страх, забитый мной куда-то в глубину сердца, снова шевельнулся в груди, просыпаясь липкой мерзкой сущностью, нашептывающей на ухо: «Беги… Беги… Беги…»

Священник тяжело вздыхает. Сжимает мои пальцы с удивительной для старика силой.

– Прошлое держит тебя, – неожиданно говорит игумен, – оно давит на тебя, сдерживает помыслы, в то время как ты должен открыться, позволить душе говорить. Только тогда Он примет тебя. Иначе, для чего ты проделал весь этот путь? Ведь Он спас тебя, направил, дал волю, а нам дал сил забрать тебя и привезти сюда.

Я не знаю, что ответить. Мысли тяжело переваливаются в голове, барабанят изнутри хилыми кулачками по черепной коробке, точно вопя «Выпусти нас! Выпусти!».

Наконец, я решаюсь. Собрав волю в кулак, глухо выдавливаю:

– Зачем я вам?

Бровь старика ползёт вверх.

– Мне? – удивляется игумен. – Если ты так думаешь, то дело хуже, чем я предполагал! Ты… мне… не нужен… – чеканит слова священник, – как и все остальные здесь! Надеюсь, ты слышал заповедь «Не сотвори себе кумира»?

Я киваю.

– Как не нуждается истинный верующий в изображении Бога, или в идоле, ни на земле, ни на небе, так я для вас ровня. Брат, отец, – продолжает старик. – Не ниже, не выше. Лишь знания мои ценны для вас, но не я сам. Слушая меня, вы узнаёте истину, и я её вместе с вами. Мне не нужен ваш страх или преклонение, только вера, идущая из глубины души от сердца. Понял?

Слушая речь священника, я невольно ловлю себя на мысли, что его горячность передаётся и мне. Но всё то, что они сделали для меня… Не думаю, что Яр прошел столько километров, только чтобы спасти меня – ещё одного жителя монастыря. Значит, причина есть. Решаю изменить ход беседы.