– Мы можем поработать над этим, – предложил Харрисон. – Например, ты можешь сказать, как здорово она выглядит. Или спросить, как ей сегодняшняя погода. Или что нового в городе, или чем интересным она занималась в последнее время. Просто запомни несколько подобных вопросов и доставай из своей копилки, когда понадобится.

– Уже пробовал. Я представил, будто бы все это кино, снятое по моему сценарию. Правда, с ней у меня не получается разговаривать так естественно, как с тобой. Я плохой актер.

– Кого волнует, естественно это или нет? Делай, что делаешь, и чем больше практики, тем лучше. Ты еще не пригласил ее на свидание?

– Нет, я все время думаю об этом, но потом… сдаюсь.

Харрисон покачал головой.

– Ты обязательно должен это сделать. Вот увидишь, она скажет «да». А если и не скажет, то по крайней мере появится некая определенность.

– Я понимаю, – со вздохом согласился Гейдж.

– Слушай, она испекла этот пирог для тебя.

– Никто этого не знает наверняка. Ты тоже здесь.

– Ну ладно-ладно: может, она испекла его для нас обоих, двух замечательных братьев. Видимо, весь наш вид говорит, что нам просто необходим персиковый пирог. Но вчера, когда ты затеял эту помидорную битву, было очевидно, что она положила на тебя глаз: я сам видел, с каким интересом она на тебя смотрела.

– Правда?

– Да. Слушай, Гейдж, она взгляд не могла оторвать от твоих бицепсов, даже упоминала о них вечером. Ты же горячий парень, хотя сам не знаешь об этом.

– Точно…

– Не представляешь, как трудно для брата сказать такое, но готов поспорить, что я прав.

Гейдж коротко довольно рассмеялся.

– Я думаю.

– А еще мне кажется, что ты вчера вел себя немного иначе. Я прав?

– Ну да… говорил чуть больше. И еще смеялся.

– Что ж, это уже прогресс. Она увидела не только твой атлетический торс, но еще и внутренний мир.

– Может быть. – Гейдж сделал паузу. – А что, если устроить помидорный бой, как считаешь?

– Нет, это не то, что нужно, – замотал головой Харрисон. – Ты должен подождать, когда она закроет магазин, а потом пригласить ее куда-нибудь: в кино или в ресторан.

– Я попробую.

Прошло секунд двадцать, и над их головами заскрипели половицы – там находилась комната Тру. Харрисону пришлось приложить усилие, чтобы выкинуть из головы образ, услужливо нарисованный подсознанием: она, обнаженная, откидывает одеяло и ныряет в постель.

– А как ты? – услышал он голос Гейджа. – Как твоя личная жизнь?

– А… – Харрисон растянулся на стуле. – Можно сказать – никак. Я все время в разъездах. Думаю, скорее стану сумасшедшим дядюшкой. Так что давай улаживай свои дела и женись. Я не возражаю против племянниц и племянников.

Брат молча уставился на него, и Харрисон внезапно занервничал.

– Когда ты уехал, сразу после выпускного, меня здесь не было, – сказал Гейдж. – Но когда вернулся, только и разговоров было, что о тебе и… Я знаю, как ты появился в доме Дабза и хотел увезти Тру в Нэшвилл.

Харрисон махнул рукой.

– С тех пор много воды утекло.

– Ты все еще любишь ее?

Харрисон понизил голос.

– Если бы любил, все равно это ничего бы не изменило. Она выходит замуж, а я не готов к серьезным отношениям.

Что еще он мог сказать? Особенно такому праведнику и романтику, как Гейдж? Харрисон встал, взял свой стакан и тарелку. Нет, он не посмеет подняться наверх и не станет барабанить в дверь Тру: лучше уж подождет внизу, пока она уляжется.

Но в намерения Гейджа заканчивать разговор, видно, не входило:

– Почему все твои песни о любви?

Харрисон не знал, что сказать, поэтому постарался ответить как можно беззаботнее:

– Хороший вопрос. Просто устал писать для всяких придурков.

– Может потому, что ты притворяешься? – Гейдж тоже поднялся с нейтральным выражением лица.

Он никогда не показывал, когда был уязвлен, а если и показывал, то не понимал, что это может кого-нибудь обидеть.

– Какого черта? Ты думаешь, что говоришь? – взорвался Харрисон, хотя вовсе и не желал этого. – Обрати внимание на способ выражения своих мыслей.

– Я обращаю, – спокойно ответил Гейдж. – Музыка кантри должна рассказывать о реальной жизни, а ты витаешь в облаках. Может, тебе стоит об этом подумать…

Черт бы его побрал! Харрисон чувствовал, как кровь стучит в висках.

– Давай больше не будем говорить обо мне и моей работе, идет? Между прочим, это ты витаешь в облаках, вместо того чтобы жить на земле. Тебе положено вести себя по-умному – ты ведь так много знаешь: географию, культуру, историю… много чего еще, – но спрятался в своем трейлере и на все замки закрылся от остального мира.

Минуту Гейдж хранил молчание.

– Я думаю, наши родители не порадовались бы за нас. Посмотрим правде в глаза: мы скоро превратимся в двух старых холостяков. Кто знает – может, это к лучшему?

– Трудный вопрос, – вздохнул Харрисон.

– Отец попал в тюрьму и был там убит, оставив нам боль на всю жизнь.

– Что?!

– Я много думал, – продолжал Гейдж, – и верю в это. От него мы так и не узнали, что значит быть мужчиной. Ты прячешься. Я прячусь. Мы оба бежим от реальной жизни. Братья Гембл вовсе не гембл.[26]

Харрисон поднял голову.

– Порой ты говоришь разумные вещи.

– Спасибо.

– Хотя это не твое дело. Говори о себе, не обо мне. Я много раз рисковал в своей жизни, но в чем-то главном проиграл.

Он вышел из кухни и направился на крыльцо.

– Спокойной ночи, – бросил Гейдж брату вдогонку. – Но если, по твоей логике, не все кончено для меня, то и для тебя тоже.

Так ли это? Черт, братец способен свести с ума. «Пошел к черту!» – хотелось крикнуть Харрисону, но вместо этого, не оглядываясь, он сказал:

– Спокойной ночи.

«Чертов братец! Заставил почувствовать себя трусом!» – ворчал, сидя на крыльце, Харрисон, но впервые за этот месяц наконец-то написал песню. Легко. И это была хорошая песня.

Как Тру ни пыталась, сон не шел. Мысли о свадьбе круговоротом вертелись в голове. Просто смешно, как мало времени оставалось на все приготовления. Мало – это еще мягко сказано: можно сказать, его вообще не осталось. Ни один солидный бизнесмен не возьмется за решение ее проблемы, когда до церемонии остались считанные дни. Слишком поздно притворяться, что все под контролем ходит.