Мама кусает губы. Лицо у нее такое же белое, как стены.

– Как Изекил?

Папа качает головой.

– Это заразно?

– Никто пока не знает. С ним доктор Чха.

– Почему Сивилла еще не разобралась?

Я над этим работаю, отвечает Сивилла.

– Работай быстрее, – говорит мама.

Констанция с папой принимаются за еду. Мама сидит на своей койке и не ест. Она снова просит Сивиллу проверить их жизненные показатели.

Пульс и частота дыхания нормальные. Давление в порядке.

Констанция залезает на свою койку, отец ставит лоточки у двери, затем упирается подбородком в матрас Констанции и убирает ей кудряшки с глаз.

– В моем детстве на Земле почти все болели. Сыпь, простуды. Все немодифицированные люди время от времени заболевали. Это часть того, чтобы быть человеком. Мы считаем вирусы злом, но лишь немногие из них опасны. Жизни больше свойственно сотрудничать, чем воевать.

Диоды в потолке гаснут, папа кладет Констанции руку на лоб, и на нее накатывает оглушающее чувство, будто она в Атласе, стоит на Феодосиевой стене, на белом, крошащемся под солнцем известняке. «Сколько существует человечество, – сказала миссис Флауэрс, – мы, люди, пытались одолеть смерть. Никому это не удалось».

На следующее утро Констанция вместе с Джесси Ко, Омикроном и Рамоном стоит у перил второго яруса библиотеки. Они ждут, когда доктор Пори придет вести утренний урок алгебры. «Тайвон тоже опаздывает», – говорит Джесси, Омикрон добавляет: «Миссис Ли я тоже не вижу, а ведь это ее Зек всю заблевал», и все четверо детей умолкают.

Наконец Джесси Ко говорит, что она слышала, если заболеешь, надо сказать: «Сивилла, я плохо себя чувствую», и если Сивилла что-нибудь у тебя найдет, она вызовет доктора Чха и инженера Голдберга. Они придут в костюмах биозащиты, и Сивилла откроет дверь, чтобы тебя забрали в изолятор. «Ужас», – говорит Рамон, а Омикрон шепчет: «Смотрите!», потому что этажом ниже миссис Чэнь ведет по атриуму всех шестерых членов команды, которым еще не исполнилось десять лет.

Под высоченными полками дети кажутся совсем маленькими. Несколько взрослых выпускают к сводчатому потолку шарики с надписью «СЕГОДНЯ ТВОЙ БИБЛИОТЕЧНЫЙ ДЕНЬ», а Рамон говорит: «Им даже панкейков не дали».

Джесси Ко спрашивает: «Как вы думаете, каково это – болеть?», Омикрон говорит: «Я ненавижу многочлены, но лучше бы доктор Пори пришел», а внизу малыши держатся за виртуальные руки, и атриум наполняют их звонкие голоса:

и Сивилла объявляет: Всем без исключения немедицинским сотрудникам оставаться в своих каютах. Инициирую карантин второго уровня.

Зено

Мало-помалу теплеет. Рекс все чаще смотрит на холмы вокруг Лагеря номер пять и жует нижнюю губу, как будто созерцает нечто далекое, чего Зено не видит. И как-то во второй половине дня Рекс подзывает его поближе и, хотя на полсотни футов вокруг никого нет, шепчет:

– Ты заметил… по пятницам? Бочки из-под бензина?

– Пустые увозят в Пхеньян.

– А кто их грузит?

– Бристоль и Фортир.

Рекс смотрит еще мгновение, как будто проверяет, сколько Зено может уловить без слов.

– Ты когда-нибудь замечал две бочки за кухней?

После переклички Зено, проходя мимо, смотрит на бочки, и живот у него сжимается от страха. В этих бочках когда-то было растительное масло. По виду они не отличаются от бензиновых, только крышки у них съемные. Размер такой, что внутри как раз уместится человек. Но даже если они с Рексом заберутся в бочки, как Рекс вроде бы предлагает, даже если уговорят Бристоля и Фортира закупорить их внутри, закинуть на грузовик, который возит топливо, и разместить между пустыми бочками, им придется сидеть внутри бог весть сколько, покуда грузовик едет в Пхеньян по безумно опасной дороге, с выключенными фарами, чтобы не заметили американские бомбардировщики. Потом – когда-нибудь – они двое, с куриной слепотой из-за авитаминоза, должны будут незаметно выбраться из бочек и преодолеть мили гор и деревень в своей вонючей рванине, разбитых ботинках, заросшие бородой и без еды.

Ночью приходит новая тревога. Что, если каким-то чудом им правда удастся сбежать? Если их не убьют охранники, крестьяне или своя же авиация? Если они доберутся до американских позиций? Тогда Рекс отправится в Лондон, к своим ученикам и друзьям, возможно, к другому мужчине, который ждал его все эти месяцы, к кому-то, кого Рекс по доброте не упоминал, кому-то куда более образованному, чем Зено, куда более заслуживающему Рексовой любви. Νόστος, ностос, возвращение домой, песнь, которую поют за пиршественной трапезой в честь кормчего, отыскавшего-таки дорогу в родную землю.

А куда отправится Зено? В Лейкпорт. Обратно к миссис Бойдстен.

Побеги, пытается объяснить он Рексу, – это истории из кино, из времен других, более благородных войн. К тому же плен скоро закончится, разве нет? Однако Рекс с каждым днем придумывает все более подробные планы, разрабатывает суставы, чтобы стали более подвижными, высчитывает, когда сменяются охранники, полирует жестянку – она будет «сигнальным зеркальцем», размышляет, как вшить еду в подкладку кепи, где спрятаться во время ночной поверки, как справлять малую нужду в бочке, чтобы не обмочиться, и когда говорить с Бристолем и Фортиром – сейчас или за несколько часов до побега. Они возьмут клички из Аристофановых «Птиц»: Рекс будет Писфетером, что значит «верный друг», а Зено – Эвельпидом, что значит «добрая надежда». Сигналом у них будет возглас: «Геракл!» Как будто все это забавная эскапада, первоклассный розыгрыш.

По ночам он чувствует работу Рексова ума, словно луч прожектора, и волнуется, не видят ли остальные. И каждый раз при мысли о том, чтобы ехать на грузовике в бочке из-под масла, паника сильнее сжимает горло.

Проходят три пятницы. Над лагерем пролетают стаи белых журавлей, потом желтых овсянок, а Рекс все излагает шепотом свои планы. Зено понемногу успокаивается. Лишь бы это осталось репетицией, лишь бы репетиция не стала представлением.

Но как-то майским четвергом, когда кухню военнопленных озаряет тусклый серебристый свет, Рекс, проходя мимо Зено на занятия по перевоспитанию, говорит:

– Идем. Сегодня ночью.

Зено зачерпывает из миски ложку соевых бобов и замирает. От одной мысли о еде его мутит. Он боится, что другие услышат, как стучит кровь у него в висках. Чувствует, что не сможет двинуться, как будто этими тремя словами Рекс превратил все в стекло.

Повсюду летят семена. Через час в лагерь с грохотом въезжает большой советский грузовик – привозит бочки с бензином. Кабина у него в дырках от пуль.