Он садится как можно дальше от Патти, зажимает уши и нос, пытается силой мысли вернуть лес Верного Друга: свисающий с деревьев лишайник, сыплющийся с ветки на ветку снег, шуршание иголочных человечков. Но как-то в конце сентября Патти Госс-Симпсон жалуется мистеру Бейтсу, что поведение Сеймура за ланчем оскорбляет ее чувства, и мистер Бейтс выносит вердикт: Сеймур будет есть рядом с ней, сразу за проектором.

Приходит 11:52. Патти достает ланчбокс с рыбными палочками. Пип-пип-пип.

Даже с закрытыми глазами Сеймур слышит, как рыбные палочки вращаются на кругу, как Патти открывает дверцу микроволновки, как палочки шипят у нее на тарелке, когда она садится на место. Мистер Бейтс за своим столом хрустит мини-морковками и смотрит в смартфоне чемпионат по смешанным единоборствам. Сеймур, ссутулившись над своим ланчбоксом, пытается зажать одновременно уши и нос. Есть сегодня он все равно не будет.

Он с закрытыми глазами мысленно досчитывает до ста, и тут Патти Госс-Симпсон тычет его рыбной палочкой в левое ухо. Сеймур отшатывается. Патти ухмыляется во весь рот. Мистер Бейтс ничего не заметил. Патти зажмуривает левый глаз и наводит на Сеймура палочку, как пистолет.

– Пиф-паф, – говорит она.

И внутри Сеймура рушится последняя линия обороны. Рев, который был на краю его сознания каждую минуту с тех пор, как он нашел крыло Верного Друга, движется на школу, катится через футбольное поле, сметая все на своем пути.

Мистер Бейтс окунает морковку в хумус. Дэвид Бест рыгает. Уэсли Охман прыскает со смеху. Рев накрывает парковку. Саранча шмели циркулярные пилы гранаты истребители визг вопли гнев ярость. Патти откусывает дуло рыбной палочки – пистолета. Стены раскалываются. Дверь класса вылетает. Сеймур двумя руками толкает стойку проектора и катит ее вперед.

Радио в приемном покое говорит: «Нет ничего вкуснее свежего айдахского яблочка». Шуршание бумаги у края стола на грани выносимого.

Докторша стучит по клавиатуре. Банни, в форменном платье «Аспен лиф» с двумя большими карманами спереди, говорит в мобильный-раскладушку:

– Сюзетта, обещаю тебе, что в субботу отработаю вдвое.

Докторша светит фонариком в один глаз Сеймуру, потом в другой.

– По словам твоей мамы, ты разговаривал с совой в лесу?

На стене плакат: «Стань лучше за пятнадцать минут в день».

– Что ты рассказывал сове, Сеймур?

Отвечать нельзя. Это ловушка.

Докторша спрашивает:

– Сеймур, зачем ты разбил проектор?

Ни слова.

У кассы рука Банни ныряет в сумочку.

– А никак нельзя просто прислать мне счет?

В корзинке у выхода лежат раскраски с парусниками. Сеймур берет шесть штук. У себя в комнате он рисует поверх парусников спирали. Спирали Корню, логарифмические спирали, спирали Фибоначчи: шестьдесят разных водоворотов засасывают шестьдесят разных кораблей.

Поздний вечер. Сеймур глядит через сдвижную дверь туда, где за их двором луна заливает пустую автостоянку «Эдем-недвижимости». В полудостроенном таунхаусе горит единственный фонарь, озаряя окна второго этажа. Мимо на распластанных крыльях пролетает призрак Верного Друга.

Банни кладет на стол пакетик обычных «M&M’s», вес 1,69 унции. Ставит рядом оранжевый флакон с белой крышечкой.

– Доктор сказала, они не глушат. Просто успокаивают. Облегчают жизнь.

Сеймур вдавливает ладони в глаза. Призрак Верного Друга вприскочку приближается к сдвижной двери. Хвостовые перья выпали, одного крыла нет, левый глаз поврежден. Клюв – желтое пятно на радарном диске дымчатых перьев. Призрак Верного Друга говорит у Сеймура в голове: «Я думал, мы с тобой стараемся вместе. Я думал, мы команда».

– Одну утром, – произносит Банни, – одну вечером. Иногда, малыш, чтобы вылезти из дерьма, нам нужна помощь.

Констанция

Она идет по улице в Лагосе, городе в Нигерии, проходит одну за другой площади вдоль набережной. Со всех сторон встают сверкающие белые отели. Струи фонтана зависли в воздухе. Сорок кокосовых пальм растут в черно-белых клетчатых кадках. Здесь Констанция останавливается и смотрит вверх. По спине бежит холодок: что-то не совсем правильно.

На ферме № 4 у папы есть в морозильнике один кокосовый орех. Все семена – путешественники, объяснял папа, но кокос – самый отважный. Падая на берегу, где прилив подхватывал их и уносил в море, кокосы регулярно пересекали океан. Зародыш будущего дерева надежно защищает волокнистая скорлупа, и у каждого с собой удобрений на год. Папа протянул ей замороженный орех, от которого поднимался пар, и показал три поры, ведущие к семяпочкам: два глаза и рот, сказал он, личико морячка, уходящего в кругосветку.

Щит слева от Констанции гласит: «Добро пожаловать в „Нью интерконтинентал“». Она входит в тень пальм и продолжает щуриться вверх, но тут деревья отступают, визер соскальзывает с глаз, и вот перед ней папа.

Как всегда, когда Констанция слезает с «шагомера», у нее чуточку кружится голова. Уже затемнение. Мама сидит на краю своей койки, втирает в ладони дезинфицирующий порошок.

– Извините, если я слишком там задержалась, – говорит Констанция.

Папа берет ее за руку. Его белые брови встрепаны.

– Нет-нет, ничего страшного.

Каюта освещена одной лишь лампой в туалете. В тени позади папы Констанция видит, что обычно аккуратная мамина стопка комбинезонов и лоскутков разворошена, пуговицы из мешочка раскатились повсюду – они под койкой, под швейным табуретом, в направляющей, по которой ходит занавеска санузла.

Констанция смотрит на папу и вдруг понимает, что он сейчас скажет. Со всей остротой она чувствует, что они несутся с немыслимой скоростью через ледяную черную тишину, оставив позади свою планету и звезду, и возврата нет.

– Зек Ли умер, – говорит папа.

Через день после Изекила умирает доктор Пори. Сообщают, что мать Зека без сознания. Еще у двадцати одного человека – четверти экипажа – обнаружены симптомы заболевания. Доктор Чха сутками напролет ухаживает за больными, инженер Голдберг сидит в биолаборатории затемнение и светодень, пытаясь разобраться с инфекцией.

Как зараза попала в герметический диск, не имевший контакта ни с чем живым почти шестьдесят пять лет? Распространяется она через касание, через слюну или через пищу? Через воздух? Или воду? Может быть, космическая радиация проникла через экранирующую оболочку и повредила ядра в их клетках или разбудила что-то дремавшее в чьих-то генах все это время? И почему Сивилла, которая все знает, не может найти ответ?

Папа, который на памяти Констанции почти не пользовался «шагомером», теперь проводит на нем чуть не весь светодень: изучает документы в библиотеке. Мама вспоминает минуты перед карантином. Прошла ли она мимо миссис Ли в коридоре, попала ли микроскопическая капля Зековой рвоты на ее комбинезон, могли ли они что-то вдохнуть?